ночам громко стонала, будто проверяя, на каком она свете.

Врача она не вызывала. Никогда. Ей хватило одного раза, когда приехавшие врачи «скорой помощи», увидев немощную старуху в беспамятстве и придурковатую девчонку, вместо того чтобы спасать умирающую, спокойненько пошли на кухню, поставили чайничек, самовольно достали пачку пельменей, сварили и поужинали. Врач, чуть потискав Зинку в тесной прихожей, сказал на прощание:

– Держись, чувиха. Это природа! А ее не обманешь.

– Я и не собираюсь...

– Возраст твоей бабушки, – прокашлялся доктор, – доставляет всем хлопоты... Но помочь ей нечем. Жди...

Все реже и реже старушка приходила в сознание. Очнется, увидит измученную до крайности Зинку, заплачет горькими слезами:

– Ох, виновата я перед тобой, девочка! Ох, большой на мне грех... Страшно мне умирать! Надо матери твоей сказать, чтоб любила тебя, чтоб заботилась. Ты у меня мученица, душа безгрешная... Пропадешь!

Зинкина мать напрочь забыла сюда дорогу. Своих забот полон рот.

Однажды зимой шпанистые приятели пригласили Зинку в «оборудованный» подвал, где они грелись, пили вино и водку, играли в карты.

Угостили и Зинку.

От пары глотков сухого вина изнуренная бессонницей девчонка сомлела и прикорнула на краю пружинного матраса, свернувшись калачиком.

К чести местных пацанов нужно заметить, что они все-таки позвали крепыша. Тот начал Зинку первым.

Она спросонок сопротивлялась, пыталась кричать, царапаться. Тут, конечно, пришлось ее немного пристукнуть. Потом пацаны подержали... Перевернули...

Когда у крепыша любовь закончилась, тогда приступили и пацаны. Строго по очереди. Без зверства. Своя девка как-никак.

Утром Зинка приковыляла домой.

– Ты уже из школы? – обрадовалась, увидев ее, бабушка.

– Кончилась моя школа! – заорала Зинка. – У меня сегодня был выпускной!

– А почему же мне ничего не сказала? Так быстро время идет. – И бабушка снова горько заплакала. – А где же ты будешь работать?

– Найду.

И нашла. Стала полы мыть в женской бане. А в школу действительно перестала ходить. Лишь однажды приходила обеспокоенная классная руководительница, отворила незапертую дверь, прошла в комнату и ужаснулась увиденному: полубезумная старуха причитала:

– Я тебя не брошу... Я за тебя Бога молить буду... Сиротинка моя...

Больше никто о сиротинке в школе не вспомнил.

Зинка никому ничего не рассказала о случившемся в подвале. Пацаны вели себя спокойно и дружелюбно, будто ничего особенного и не произошло.

Крепыш потерял к ней всякий интерес, старался отвернуться при встрече.

Зинка не пылала местью, не ломала в отчаянии рук. Мыла, мыла, мыла – дома, на работе, дома, на работе... И не заметила, как вырос живот.

Когда умерла бабушка, она сначала вымыла всю квартиру, все перестирала, убрала, выбросила диван, переложив бабушку на стол, и лишь потом вызвала милицию и врачей для констатации смерти.

Из милиции сообщили матери. И та приехала тут же.

Но больше всего ее потрясла не смерть... а живот Зинки!

Она не стала кричать, обвинять, требовать объяснений. Пересилив отвращение и озлобление, она обняла многострадальную Зинку. Они расплакались...

После похорон обменяли коммунальную комнату и Зинкину квартирку на двухкомнатную в хрущобе. Старье из бабушкиной квартиры перевозить не стали – сразу же выбросили.

Перед самыми родами мать устроила Зинку на хорошую фабрику, с очень хорошим общежитием, куда Зинка и переехала.

Из роддома ее в общежитие не пустили с младенцем. Куда? Там комната рассчитана на четверых! А если все рожать примутся?

С трудом удалось пристроиться в кладовку... Зинка рыдала у комендантши в кабинете. Ребенок визжал. Комендантша сдалась.

Но поставила условие: чтоб бесплатно трудилась уборщицей на двух этажах.

Днем Зинка стояла у станка, обучаясь рабочим премудростям, а вечером мыла коридоры и сортиры в общежитии.

Маленький Степа в первые годы своей жизни совсем не видел матери.

Да и она не стремилась к нему, не испытывая любви к малышу. Для нее он был воплощением того ужаса, который она так старалась забыть.

Степа рос, копошась в темноте на вонючих тряпках. Наверное, немыслимых усилий ему стоило не умереть позабытым от холода и болезней.

Однажды он сам сполз на пол, открыл дверь в полуподвальный коридор... и на втором году жизни впервые увидел теплый солнечный свет.

Вершиной Зинкиной жизни стало знакомство с контролером ОТК Самсоновым. Жениться на ней он не стал, но очень помог. Подсказал перевестись в другой корпус общежития, там она уже не должна была мыть полы. Устроил Зинку кладовщицей.

И случилось чудо чудесное – на фабкоме Зинке выделили комнату за выездом! Собственную! Новоселье справили замечательное.

И мать приезжала. Все исследовала, похвалила, но к Степке не подошла. Даже не поглядела в его сторону.

Степка попал в сад-пятидневку.

Потом школа с продленкой...

Везде Степке приходилось драться, чтобы выжить. В детском саду и в школе дети сразу же распознавали в нем ненужного, нелюбимого ребенка. Они гнали его от себя, будто инстинктивно опасаясь заразы и беды.

Степа и сам знал, что он плохой, не такой, какой нужен и маме, и школе... и ребятам...

Его били все, а он отбивался.

Однажды мальчишки привязали его к дереву, надели на голову жестяное ведро и лупили шваброй...

Степка буквально приполз домой оглушенный.

Зинка, когда разобралась, что случилось, помчалась в свой старый двор, надеясь отыскать кого-нибудь из бывших шпанистых мальчишек. Нашла без труда.

Времена изменились. Крепыш сидел в зоне, а дружки его «держали» район. Держали в страхе и повиновении.

– Это его сын! – решил за всех губастый Вовка, потряхивая пальцами, унизанными золотыми перстнями. – Мы за него пасть порвем! Пусть Степа их соберет где-нибудь в тихом месте... А мы подъедем.

– Как соберет? – удивилась Зинка. – Как он им прикажет?

– Как? – поднял брови Вовка и задумался. – Ну... Пусть пообещает принести им откупного, чтоб они его оставили в покое.

– Что откупного?

– Ну, чтоб они зацепились... Пусть скажет, что марафету принесет.

– Что это еще? – Зинка брезгливо сплюнула.

– Ну сигареты. С травкой.

– Мне Степке и это нужно объяснить?

– Ему сколько уже натикало?