бабушки. О старой учительнице музыки, которая так и не сумела выучить маленького Асланчика игре на пианино. Камера слушала с интересом. Все было уже переговорено, рассказано... Поэтому новый человек воспринимался как кладезь информации.
– Асланчик упрямый, как ослик, – горестно приговаривала она. – Легче собаку научить разговаривать, чем заставить его выучить гаммы. Не зря говорят, что в музыканты нужно выбирать только еврейских детей. Они исполнительные и послушные! Не то что вы, чеченцы!
Аслан рассказывал, словно перелистывал давно потерянный старый альбом с фотографиями.
9
Ковалев оказался молодым человеком высокого роста, с семитской внешностью, лет этак на семь старше меня и не очень походил на следователя. Хотя кто знает, как должен выглядеть следователь? Не всем же быть похожими, к примеру, на моего друга Александра Борисовича Турецкого. Ковалев обладал типичной внешностью «ботаника», чему немало способствовали его очки. Именно не профессора там, не академика, не просто умного человека, а «ботаника», что у любого нормального человека вызывает легкое и необъяснимое отвращение. Вот и этот – вроде и придраться не к чему: и выглядит прилично, и сам из себя не убогий, не хромой, а все равно я почувствовал некоторое внутреннее напряжение.
– Здравствуйте, – улыбаясь, протянул мне руку Ковалев.
Пришлось пожать. Впрочем, может, я зря так? Внешность – она обманчива. Посмотрим.
– Здравствуйте, – произнес в ответ я, ничем не выдав свое к нему первоначальное отношение. – Я по делу Магомадова.
– Конечно, я помню, вы звонили. Я так понял по нашей с вами телефонной беседе, что вы всерьез полагаете защищать Магомадова?
Я искренне удивился:
– Да, вы правильно поняли. Я же его адвокат.
Он покивал:
– Конечно, конечно. Только неужели вы думаете, что сумеете доказать его... – Ковалев помялся, – невиновность?
– Это моя работа, – пожал я плечами.
– Однако, несмотря на вашу и ваших коллег работу, по закону... м-м... «преступник должен сидеть в тюрьме».
– Суда еще не было, – сухо возразил я. – А потому Магомадов не преступник.
Я не понимал, почему Ковалев играет со мной в кошки-мышки, к чему все эти прописные истины. Нам обоим вроде не по двадцать лет.
«Ну-ну, – подумалось мне. – Попробуй догони».
– Ну, суд как раз не проблема, – усмехнулся Ковалев.
– И доказательств у вас опять же нет.
– И доказательства будут, – с легкостью возразил Ковалев. – Вы же отлично понимаете... м-м... что доказать в наше время можно все что угодно. Что небо черное, а земля белая, и наоборот. Все зависит только от желания.
– Чьего желания?
– Желания того, кто имеет власть.
– Марченко, например, – брякнул я наугад, чтобы окончательно проверить свою пока единственную версию. И не промахнулся.
– Марченко, например, – повторил Ковалев, но уже с утвердительной и несколько издевательской интонацией.
Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
– То есть вы даже и не скрываете, что дело сфальсифицировано? – Я даже не очень удивился его наглости. Такие мне уже попадались. К сожалению, чаще, чем хотелось. Уверенные в собственной силе индюки. Правда, из-за этого-то индюки и попадают обычно в суп. Не все, к сожалению...
– Ну вы же неглупый человек, – ответил Ковалев, хотя вряд ли он на самом деле так считал. – Рано или поздно сами бы догадались.
– Тем не менее я бы хотел ознакомиться с материалами дела.
– Пожалуйста, – пожал плечами Ковалев, вытаскивая из ящика письменного стола папку.
Я открыл ее и углубился в чтение.
С самого детства Саша Ковалев испытывал ко всем окружающим его людям какую-то необъяснимую легкую брезгливость. Сам же патологически стремился к абсолютной чистоте и аккуратности – причем не только в собственном внешнем виде. Все, что он делал, также должно было отличаться абсолютной законченностью, завершенностью. Может, с точки зрения общепринятой морали не все его поступки были правильны и кристально чисты, но они вели прямой дорогой к его цели. Цель эта формулировалась поначалу довольно просто – выбиться в люди. Выбраться из подмосковного Серпухова, где никогда и ничего не произойдет, выбраться из своей нищей семьи, где спивающаяся мать и двое младших сестер-двойняшек, а про отца никто и никогда не вспоминал. Ну а советская школа в те времена легко открывала дорогу тем, кто был согласен на любые средства в достижении цели. А Саша Ковалев был согласен.
Он старательно учился и, разумеется, был отличником. Принимал активное участие в пионерской, а потом и комсомольской жизни, ездил на районные олимпиады и на некоторых даже побеждал. Но, несмотря на всю его старательность и отличную учебу, его не слишком жаловали учителя, не говоря уж об одноклассниках. Те поначалу даже подкарауливали его в темных углах, чтобы как следует избить. Но после этого Ковалев не менее жестоко мстил им, благо он был и сам не слаб. И к тому же злопамятен. Так что через какое-то время избиения прекратились и одноклассники просто старались держаться от него подальше. Ковалев, правда, не слишком страдал от этого бойкота.
В десятом классе он похоронил мать – с некоторым облегчением даже: ее пьянство и, скажем так, не самый достойный образ жизни портили Александру Ковалеву репутацию в комитете комсомола. Сестер он пристроил в швейное училище, так как никаких особых надежд они не подавали.
На мехмат в МГУ он поступил с первого раза – и золотая медаль помогла, и рекомендации от райкома комсомола. Но, проучившись один курс, вдруг понял, что ничего особенного из него не выйдет: одной старательности и аккуратности без каких-либо сногсшибательных способностей не хватит, чтобы стать кем- то в математике. Он отслужил в армии – по счастью, попал в ГДР. В Германии он почувствовал запах денег – но только почувствовал: по-настоящему прикоснуться к более или менее крупным суммам ему не довелось. Вернувшись в Москву, Ковалев перевелся с мехмата на юрфак и благополучно его закончил. Он, однако, так и не успел добиться хоть какой-то ощутимой власти – началась перестройка, и кому-то из его бывших одногруппников, державших на него зуб, вспомнились его комсомольские заслуги.
Да и самому Ковалеву расхотелось стремиться куда-то, ловить журавлей в небе. Он понял, что при умелом ведении игры, будучи и обыкновенным следователем, он сможет заработать достаточно. Так что хоть уважения со стороны коллег он не добился, но расположение начальства завоевать сумел.
– Значит, Аслан Магомадов отрицает свое участие в операциях бандформирований?
– Естественно, – усмехнулся Ковалев, – это его единственный шанс – отрицать все подряд.
– А если это правда?
Ковалев покачал головой:
– Нет, это неправда. Магомадов был активным участником банды Бараева.
– У вас есть доказательства?
– Я представлю доказательства этого, не волнуйтесь.
– Значит, вы считаете, что дело моего подзащитного практически заранее проиграно? – Я решил косить под дурачка.
– Абсолютно, – с непоколебимой уверенностью кивнул Ковалев. – За одно только участие Магомадова в банде полевого командира Бараева ему не поздоровится.
– А если все-таки Магомадов будет оправдан? – зачем-то продолжал настаивать я, хотя давно было пора заканчивать эту бессодержательную беседу, больше похожую на бессмысленное переливание из пустого в порожнее.
