давать. Помыкался. Была бы нога, хоть грузчиком бы всегда пристроился. Пожил на материнскую пенсию, пить начал. «Коллеги» первое время доставали, все предлагали «верные» дела, отбивался, как мог.

В общем, не хотел унижаться, но жизнь заставила – пошел к Кулиничу. Он уже на высоте, глава фирмы, навел мосты с прежними друзьями, которые выбились в люди. Марина на седьмом небе от счастья, сбылась мечта идиотки – деньги потекли рекой. Вместе с друзьями Кулинич что-то приватизировал, что-то покупал, создавал какие-то банки, учреждал какие-то фонды, и никому и дела не было, что он только год как «откинулся». Посмотрел он на меня, налил стакан коньяку и дал триста долларов. Сказал: «Извини, Дима, работы у меня для тебя нет, а содержать тебя не буду – ты же сам этого не захочешь». И вытолкал мягонько, но уверенно.

На том наша дружба и кончилась.

– А Марина?

– Что – Марина? Марина как садисткой была, так ею и осталась. Приехала ко мне однажды. Тоже с французским коньяком. То ли экзотики ей захотелось – с инвалидами безногими еще не спала, то ли поиздеваться – смотри, мол, кем Сережа стал, а ведь и ты мог. Или не мог.

Слышал я, будто всероссийский сходняк решил, что Серега – голова и один из будущих столпов преступного мира страны, все с этим согласились. И постановили, что быть Сергею «министром иностранных дел» своего сообщества. И теперь он фактически единолично распоряжается неимоверными деньжищами из всероссийского общака.

Этого я вообще не мог понять! Воровские кассы нужны, чтобы греть зоны, помогать родным зеков, помогать освободившимся, нужны на адвокатов и информаторов. Это же общие деньги, и держателю этой кассы нужна хотя бы видимость личной скромности. Общак – это святыня. А Кулинич швырялся долларами, покупал себе машины и дома в Европе, и ни у кого и мысли не возникло, что все это не на его деньги покупается и за такое по-хорошему надо убивать.

Но Серый жил, приватизировал нефть и газ, посматривал на мир своими разными глазами, водил дружбу с премьерами и ворами в законе одновременно. А потом отправил Марину к вам, в Америку, отмывать грязные денежки.

Чем он сейчас занят, этого я уже не знаю, слишком высоко забрался. Слышал, что ваши фэбээровцы пытаются его к банковскому скандалу пристегнуть, только у них вряд ли что-нибудь получится, вывернется он. Затаился где-нибудь ненадолго, а после – вылезет из норы, его теперь только пуля остановить может.

– Он и не прячется, – возразил Черный. – Работу мне предложил, рекламу для него делать...

Балабанов взглянул на Черного с откровенным сочувствием:

– Не связывайся ты с ним, гнида он. И про то, что я тебе рассказал, ему и не заикайся – похоронит и даже не вздрогнет, сволочь. И меня вместе с тобой заодно. И вообще, иди-ка ты отсюда, парень.

– Мужики, Вася вернулся! – Грязнов с треском вломился в кабинет, размахивая кепочкой и источая неподдельный энтузиазм.

– Вася? – одновременно переспросили Реддвей и Турецкий. – Какой еще Вася?

Почти три часа они размышляли, как будут изображать сотрудничество с ФСБ и как все-таки своими силами, не имея ни одной улики, ни одной зацепки и даже не имея результатов вскрытия, придумать «настоящего» убийцу Джеффри, чтобы спрыгнуть с фээсбэшного крючка. Естественно, головы у них уже изрядно опухли.

– Ну напрягитесь, мужики! – Грязнов пританцовывал от возбуждения. – Белявский Василий Максимович. Телефонный мастер, который заведовал... ну?!

– Розничной торговлей наркотиками в гостинице «Москва», – наконец вспомнил Турецкий. – С того света вернулся?

– Нет, представьте себе, из Владивостока. Сегодня утром позвонил куратору, сказал, что сам не понял, что с ним было, но с сегодняшнего дня он снова на посту и готов, как говорится, к труду и обороне. – Не видя должного восторга на лицах друзей, Грязнов почесал в затылке и поинтересовался: – Вам это интересно вообще или нет?

– Интересно, – сказал Реддвей. – Ты его притащил?

– Нет, конечно. Василий личность секретная, и светиться по Генпрокуратурам ему не положено. Но если есть желание, могу устроить вам конфиденциальное рандеву.

– Где, когда?

– Например, прямо сейчас. Например, в номере Пита барахлит телефон...

Реддвей с шумным вздохом поднялся:

– Поехали.

– Куратор Василия о нашем интересе предупредил, – объяснял по дороге Грязнов, – меня он в принципе в лицо знает, так что можем рассчитывать на откровенность.

– Поражаюсь я твоей наивности, – скептически бурчал Реддвей, – двести к одному, что этот Вася – фээсбэшная подстава.

– Нам он дезу никогда не выдавал. – Грязнов самозабвенно защищал потенциального свидетеля.

– Значит, сегодня в первый раз выдаст, надо же когда-то начинать.

– А если не выдаст?

– А если выдаст? Только время потеряем, на радость козлам с Лубянки.

Турецкий в перепалке не участвовал, когда вошли в номер, с удовольствием швырнул телефон об стенку и потоптался по обломкам:

– Для правдоподобности.

И Реддвей обреченно поплелся к дежурному по этажу жаловаться на вдруг сломавшийся аппарат.

Сервис в «Москве» был на высшем уровне – слегка растрепанный, в желтом комбинезоне, Вася появился через пять минут.

– Вячеслав Иванович? – понимающе кивнул он Грязнову.

– Садись, Василий, – кивнул на кресло Грязнов. – Тут товарищи интересуются, был ты знаком с Апраксиным?

Имена интересующихся товарищей Грязнов называть не стал. Василий снова многозначительно кивнул и уселся, нервно потирая руки:

– С мужиком, который из восемьсот первого выбросился? Мне только сегодня тут рассказали про самоубийство. Так вот, нас официально, понятное дело, никто не представлял, а в лицо, конечно, знали друг друга.

– Когда вы в первый раз продали ему наркотик и какой именно? – сурово спросил Реддвей.

– Лет пять или даже шесть назад, я тогда только начинал... ну, работать. Швейцар наш, Полуэктов, меня к нему подослал, а покупал он всегда только кокаин, сразу по нескольку доз: две, иногда три брал. Он в последнее время часто у нас жил, почти каждый месяц наведывался.

– А как он с вами связывался? – поинтересовался Турецкий. – Каждый день ломал телефон?

– Ну зачем так? – Васе явно мешали руки, он не знал, куда их деть, и в конце концов на них уселся. – Я книгу регистрации каждый день просматриваю, если наш человек поселился, в смысле интересующийся, я сам заходил, как будто, значит, на профилактику телефонной линии. А если кому-то совсем невтерпеж было, тогда, понятное дело, ко мне в мастерскую спускались или говорили портье, что проблемы с телефоном, а я, значит, бежал тут же «чинить».

– Ясно, – хмыкнул Турецкий, – а что с вами случилось второго?

– Второго? Второго я шел себе на работу, как положено к восьми утра. Ну и еще перед тем должен был, – телефонист замялся, косясь на надувшегося Реддвея, – кое с кем встретиться...

– С куратором, мы в курсе, – помог Грязнов.

– Точно. Из метро, помню, вышел и дальше, понятное дело, шагаю. И вдруг что-то меня кольнуло, извините за выражение, в задницу. Дальше уже ничего не помню. Очнулся в больнице, капельница, понятное дело, все как полагается. У соседа спросил: какая больница? Интересно просто было, в Склиф положили или так – в обычную. Думал, наверное, инфаркт, в моем возрасте, говорят, бывает такое, или