– Дай угадаю: ФСБ сделало экспертизу и установило, что пуля выпущена из твоего пистолета?

– Да, – пораженно кивнул Реддвей. – Не понимаю только, когда они успели! Я связался с Вашингтоном, доложил в двух словах, что произошло, сдал пистолет, сел писать рапорт и через час – какой там час! – через сорок минут началось.

– Дерьмо все это, Пит, выкинь из головы. Ты можешь себе представить, чтобы за сорок минут пистолет, который был у меня, доставили из посольства экспертам, провели экспертизу – ночью, заметь; результаты доложили по инстанции, фээсбэшное начальство все обдумало, сообщило вашим, в Вашингтоне тоже посовещались и приняли решение устроить тебе разнос?! Если веришь, что так все и было, должен тебя разочаровать.

– Почему?

– Селезнев и меня обвинил в убийстве Симпсона и даже пистолет не потребовал на экспертизу, – сознался Турецкий.

– Как?!

– А вот так! По-твоему, в ФСБ сидят сверхчеловеки?! Фигня это все! Западная пропаганда. Знаешь, как на фене называется их «экспертиза»? Они нам нахалку шьют. Сильно подозреваю, что они даже не смогут вычислить – я завалил цэрэушника или ты.

– Не знаю, сверхчеловеки там сидят или не сверхчеловеки, – пробурчал Реддвей, – но нахалку они нам пришьют, если захотят, даже обоим сразу. Кстати, что от тебя потребовали?

– Большой и чистой любви, – усмехнулся Турецкий, – чего же еще?! Ну и взаимовыгодного сотрудничества. А от тебя?

– Слава богу, только сотрудничества, – вполне серьезно ответил Реддвей.

Титаническим усилием воли Черный заставил себя забыть о смерти Симпсона. Умер и умер. Нет человека – нет проблемы. Гораздо сложнее оказалось абстрагироваться от предложения Кулинича поучаствовать в разработке «образа его имиджа». Что это, своеобразная взятка? Или желание взять его, Черного, на короткий поводок? Или попытка замазать и дискредитировать? Голова лопалась от самых невероятных предположений – одно страшнее другого. Чуть ли не впервые в жизни у Порфирия возникла острая необходимость с кем-то поговорить. Причем не с бессловесным Биллом, не с зеркалом, а с живым человеком. Желательно человеком, не имеющим каких-то своих скрытых или откровенных на него видов, человеком чужим, но способным понять и если не вразумить, то хотя бы выслушать.

Но не было такого человека. Разве что Балабанов.

– Только водку не приноси. – Дмитрий Андреевич оказался звонку Черного искренне рад. – Неудобно с пустыми руками – принеси пива.

Надо бы не пиво нести, а деньги, подумал Черный. Пара тысяч баксов для Балабанова наверняка совершенно запредельная сумма, но ведь не возьмет – гордый. Хотя и его воспоминания вполне себе товар, который, естественно, имеет цену. Причем не в пару тысяч, а гораздо большую. А уж услуги психоаналитика тем более стоят денег.

Деньги Черный на всякий случай все же взял, но решил с ними не спешить, а еще запасся немецким пивом, купил два блока «лаки страйк», коробку гаванских сигар и коробку шоколада для старушки мамы.

У Балабанова, однако, было свое видение предстоящего разговора. Откупорив пиво и загрузив «лаки страйк» на батарею, он раскурил сигару и, прищурившись от дыма, поинтересовался:

– Вот ты мне скажи, у вас в Америке как вообще в тюрьмах, можно сидеть?

– В каком смысле?

– В фильмах иногда показывают совершенно противоположное: то одиночные камеры, двор с баскетбольной площадкой, тренажерный зал, телефоны у каждого второго, а то еще хуже, чем у нас. В журнале недавно прочитал: «Судебная реформа США позволила полностью согласовать нормы содержания заключенных в исправительных учреждениях с конвенцией по правам человека». И что это значит?

– Если честно, я этим вопросом никогда не занимался, самому тоже сидеть не приходилось. Точно знаю, что самые комфортные тюрьмы где-нибудь в Дании, Швейцарии или Норвегии и американским до них как до неба, – попытался по-быстрому отговориться Черный и свернуть беседу на Кулинича.

– А такое понятие, как «вор в законе», у вас имеется или это чисто русское ноу-хау? – не отставал Балабанов.

– Теоретики утверждают, что в Америку преступность вместе с традициями завезли итальянцы, китайцы, японцы, русские; по крайней мере, о протоамериканских неписаных криминальных законах я не слышал. И мафии английской, французской или индейской тоже как бы нет. Есть доны, тайпины, лаобани... Но может, вернемся к Кулиничу?

– Вернемся, конечно. Просто у меня, знаете ли, после заключения болезненный интерес к этой теме, читаю вот, много сейчас всякого издают, но серьезно, похоже, у нас никто историей преступности не занимается. А Кулинич... Кулинича как раз в зоне короновали, не знаю, чем уж он так прославился, но звание получил. А вместе со званием, опять же непонятно за какие заслуги, и невиданные льготы и послабления. У нас ведь даже к кандидату на «вора в законе» очень жесткие требования: он не должен работать, служить в армии, иметь прописку и семью, окружать себя роскошью, иметь оружие, прибегать без крайней нужды к насилию и убийствам.

Конечно, к тому моменту убийств за Серым не числилось, но оружие он любил, прописку и семью имел, роскошь, правда, в большинстве у него конфисковали, но кое-что он, конечно, успел переписать на Марину. Да и работал он в зоне до последнего, боялся идти на открытый конфликт с начальством. И ведь даже простое соблюдение этих требований еще не дает гарантии, что титул «вор в законе» будет присвоен. Нужно еще пройти так называемую коронацию. А это гораздо более серьезная процедура, чем даже раньше был прием в КПСС. Нужно собрать как минимум две рекомендации от действующих воров в законе. Потом по зонам и тюрьмам рассылаются малявы. В них расспрашивают о кандидате на воровской титул, и если находится компромат, коронация отменяется. Кто дал рекомендации Кулиничу, я не знаю, а компромата на него, возможно, действительно не было, потому что сидел-то он впервые и никому не был известен.

Черный посасывал пиво, давая Балабанову высказаться. Уже просто беседа с живым человеком приносила облегчение.

– Короновали Кулинича с погонялом Титан, – продолжал Балабанов. – Тоже уникальный случай. Обычные клички: Босой, Горбатый, Расписной, иногда просто уменьшительные имена: Михась, не знаю, Леха Питерский, а у Серого гордая такая – Титан, если, конечно, имелся в виду не отопительный титан, что-то вроде печки-буржуйки.

После коронации полагается сделать татуировку: сердце, пронзенное кинжалом, – и ее Кулинич не делал. И фактически сразу ушел в отказники. А авторитет сохранил, хотя после зоны купался в роскоши и от жены не ушел и, самое главное, не участвовал в сходняках. Отказников в принципе быстро убирают. Но Кулинич, как известно, живет и здравствует уже с тех пор скоро десять лет.

«Может, местным ворам подсказать, что Кулинич уже зажился на этом свете, мать его! – мелькнула шальная мысль у Черного. – Или Балабанову пистолет подарить, он же не прочь отомстить за обиды?»

– Я, когда до меня дошли слухи о коронации Кулинича, честно скажу, подумал, что титул он себе просто купил, – пыхал сигарой Балабанов. – С некоторых пор это стало несложно. Правда, нужны для этого огромные деньги, но они, наверное, у него были. Решались на такие дела в основном кавказцы, молодежь, которая сидеть не хочет, а авторитет хочет. Кулинич не кавказец, но зато мог сообразить, что звание – это дорога к огромным деньгам, гораздо большим, кстати, чем были потрачены на его приобретение. Титул давал право быть судьей в разборках между бандами, кланами или отдельными ворами. «Арбитраж» стоит денег, причем огромных.

Только немногие из тех, кто купил заветный венец, им долго пользовались. Изменилось все: жизнь изменилась, люди изменились. А Кулинич, как всегда, оказался в нужное время в нужном месте. Ему опять повезло: и в воровском мире появился спрос на великих комбинаторов и финансовых организаторов.

Балабанов докурил сигару до основания и, залпом высосав банку пива, взялся за новую.

– А мне вот повезло меньше. Ногу в зоне оставил. Отморозил на лесоповале, врачи, не долго думая, отпилили чуть ли не по колено. Вышел – ни денег, ни работы, даже пенсию по инвалидности не хотели