«Офигеть», – так и подумал Денис. Если бы его не проводили, он заблудился бы в комнатах.

Потолки высокие, мебель шикарная, декоративные вазы на полу, картины известных художников на стенах.

«Эту картину я вроде знаю, – подумал Грязнов. – Моне, кажется».

К нему подошла вдова.

– Любуетесь Моне?

– Да. Хорошая копия.

– Это подлинник.

Денис проглотил и это.

– Цените искусство?

– Искусство ценят все. И я не исключение.

– Не скажите. А хотите, я покажу вам одну комнату, там собраны у нас многие произведения искусства. Это наша с Валей гордость.

– Если вам не трудно, – пожал плечами Денис.

– Нет, не трудно. Раз я сама предложила. И меня это как-то отвлечет.

Они прошли прямо по коридору мимо Груздя, который проводил их подозрительным взглядом, и завернули в очередную просторную комнату. Вот тут-то уж Денису точно показалось, что он попал в музей.

– Это мой любимый антикварный шкаф, – показала она на небольшой шкафчик, весь резной, на его створках с двух сторон лукаво улыбался сам черт. – Ему триста лет.

На стенах висели картины в изящных позолоченных рамках.

– Это – Моне. Это – Ренуар. Это – Дега. Это – Федотов, – будничным голосом перечисляла она. – А это – часы знаменитого мастера Буре.

Денис качал головой. Ему и правда было все это интересно, но он не понимал, что сейчас происходит, зачем она показывает практически незнакомому человеку свою антикварную коллекцию, ведь это, кажется, не самый подходящий момент – поминки. Ведь у нее горе.

– А это тоже антиквариат? – спросил Денис, указывая на шкафчик со стеклянными створками.

Там, в этом шкафчике, стояло множество фарфоровых статуэток.

– Ах, это?.. Нет, это не антиквариат. Это коллекция моего мужа, – она сразу стала печальной. – Это очень дорогой фарфор. Валя собирал статуэтки – персонажи итальянского театра. Ну, знаете, Коломбина, Арлекино, Панталлоне.

– Да, да... Очень забавно, – он тут же осекся, слово «забавно» показалось ему неуместным в данной ситуации.

Но она, кажется, не обратила на это никакого внимания. Она повернула ключ в створке и открыла шкафчик, достала оттуда какую-то белую фигурку и подала ее Денису.

– А с этим персонажем комедии Валя всегда себя отождествлял.

На Дениса взглянули печальные нарисованные глаза статуэтки с большой зеленоватой слезой на правой щеке.

– С Пьеро? – удивился Денис.

– Да.

– Но почему же? Он разве был несчастлив?

– А почему вы думаете, что Пьеро был несчастлив?

– Ну как же, печальный клоун...

– Вот вы сами все и сказали.

– Не понимаю...

– Главное – не то, что снаружи, а то, что внутри, понимаете? Душа, суть.

Она взяла у Дениса статуэтку и поставила на место. «Ну, конечно, – подумал Грязнов. – Пьеро. Может быть, скорее Карабас-Барабас? Душа! Суть! Конечно, извечные метания всех бандитов, думающих, что у них чистая, страдающая душа! Не смотрите, что я такой с виду, в душе я – сущий Пьеро. Тошно уже от этих рефлексий и слюней».

– Ну что же, Денис, пойдемте. Там, наверно, все уже расселись.

– Да, конечно, идемте. Только я попросил бы вас выделить мне место где-нибудь с самого края. А то мне, знаете, пораньше уйти нужно.

«А этот Бакатин – изрядный эстет. Статуэтки всякие, картины, антиквариат. Итальянскую комедию ценит. Может быть, он Пьеро в этом смысле? Как ценитель изящных искусств?»

Они пришли в гостиную, где был поставлен огромный стол, ломившийся от всяческих яств. Дениса усадили с самого края. Вдова села во главе стола.

В общем, если не считать многочисленных изысков кухни, поминки были самые обыкновенные. Та же кутья, те же блины с медом. Так же у стола стоял пустой стул, а перед ним тарелка и стакан с водкой, накрытый черным хлебом.

Этот обычай Денис никогда не понимал. Ему казалось дикостью вера в то, что душа умершего человека сидит вместе со всеми за столом и слушает, что о ней говорят ее родные и близкие. А если это и так на самом деле, то не кощунственно ли ставить перед горемычной душой пустую тарелку и стакан водки с черным хлебом. Однако этот вопрос такой глубокий, уходящий своими корнями, наверно, в самые древние обряды и поверья, что спорить на эту тему людям, совершенно не разбирающимся в этой проблеме, просто глупо, считал Денис и никогда и ни с кем не заводил разговор на эту тему.

Какая-то дама бальзаковского возраста, сидевшая рядом с Денисом, принялась активно его обхаживать:

– Молодой человек, вам этого салатика?

– Спасибо, я сам.

– Да вы же не дотянетесь. А я вам рекомендую вон тот. Очень вкусный, Майе он особенно удается.

– Спасибо большое.

– А вы покойному кто?

– Приятель.

– А как вас зовут?

– Антон, – зачем-то сказал Денис.

– Антон, ну что же вы такой стеснительный. Знаете что? Я вас буду называть Антуан. Вот. Нравится?

Денис-Антуан пожал плечами:

– Вот такой вот стеснительный. И потом, все-таки поминки...

– Ах, поминки. Невидаль какая! Боже ты мой. Вот уж не причина, чтобы стесняться. Меня, кстати, Любовь зовут.

«Куда как символично», – подумал Денис.

– Любовь... А по отчеству?

Дама обиженно глянула на Дениса:

– Можно и без отчества. Ах, ну вы кавалер или не кавалер, в конце концов, сейчас будут говорить речи, а у нас с вами даже не налито.

– Да, действительно. Вам вина?

– Боже упаси! Какого вина! Вином разве поминают. Водки конечно же.

Денис налил ей водки.

– Ах, полнее, – с придыханием проговорила она.

Тем временем из-за стола поднялся Груздь с полным бокалом и глуховатым голосом произнес:

– Сегодня мы хоронили своего лучшего друга. Такого, что, может быть, больше никогда не будет...

При этих словах дама громко всхлипнула, и Денис понял, что это она и была единственной, кто плакал на похоронах в полный голос.

– Он был добрым, честным, но, самое главное, хорошим, лучшим другом, – продолжал Груздь. – Он всегда помогал в беде и ни разу никому не отказал в помощи. Я вспоминаю Валю только жизнерадостным, улыбающимся человеком. Пусть он всегда останется таким в нашей памяти и в наших сердцах. Все знают, что у него была ранимая душа. Он старался скрывать от нас от всех свои неприятности и переживания,