эта радость волнами плавала по комнате, как аромат гвоздик или роз. В манеже подпрыгивала Леночка, блестя своим пока еще невеликим набором первых зубов — кажется, пневмония благополучно изгнана пенициллином… Не успел Виталий Ильич спросить, с чего это они все так сияют, точно медные самовары, как Толик заговорил — так же вкрадчиво, с оттенком растроганности, как он это сделал, собираясь привести невесту в дом:

— Поздравляю тебя, папа, твоя мечта сбылась. У нас будет своя квартира.

— Откуда? — За время, нужное для произнесения этого коротенького слова, Виталий Ильич успел перебрать различные варианты и признать невозможность каждого. От своих родителей Вера ничего унаследовать не могла: ее семья жила в еще более стесненных условиях, чем Сумароковы; деньжищ таких Толик заработать не успел бы — разве что украл бы, а в честности сына следователь не сомневался… Наследство? Ну, может быть, так…

— Мне готовы купить «однушку» на работе, — рассеял недоумение Сумароков-младший. — Начальник спрашивал, почему я так плохо выгляжу, а когда я сказал, что дома не высыпаюсь, попросил обрисовать обстановку. Два дня думал, а сегодня вот сказал, что посовещался с кем надо, и такому перспективному сотруднику, как я, просто невозможно не предоставить квартиру. Предложил мне подыскать однокомнатный вариант… в пределах установленной суммы…

«Ущипните меня, я сплю», — именно такая мысль, заимствованная из художественной литературы, явилась Сумарокову, когда стало очевидно, что готовы сбыться его сокровенные мечты. Щипать себя он, однако, не захотел, а вместо этого стал всматриваться в лица Верочки и Толика. Эти молодые лица выражали кристальную уверенность в том, что не пройдет и недели, благодетель-начальник купит для них однокомнатную квартиру, и Раисино ворчание вместе с завешанным бельем коридором уйдет в прошлое и рассеется, как бредовый сон.

— На вашем месте, — прочистив горло, изрек Виталий Ильич, — я бы заранее не радовался. Неизвестно еще, какие изменения ждут конъюнктуру рынка… также и инфляция… фирма может развалиться… знаем мы такие истории! Вот когда квартира будет проверена на предмет криминала и куплена — тогда и радоваться будем. А то вы сразу, как дети малые!

Он ожидал, что в ответ на его охлаждающие пыл слова Толик и Вера скуксятся, обидятся — и впрямь, точь-в-точь как дети, у которых вырывают из рук дорогую, не принадлежащую им игрушку! Но оказалось, что эти юные балбесы, которых он привычно считал личностями незрелыми, несформировавшимися, повели себя адекватно.

— Конечно-конечно, — заторопилась Вера, — сейчас это очень приблизительно… Но договоренность твердая. Поэтому мы решили сообщить в первую очередь вам, потому что Раису Семеновну надо постепенно подготовить…

— Подготовим, — солидно заявил Толик, — когда подыщем квартиру.

И сейчас же развернул перед отцом эпохальный план поисков — с учетом всех требований. Большая площадь — это не главное: сейчас можно так перепланировать квартиру, что для всего найдется место. Расположенность в центре — тоже не главное: зеленый район на окраине тоже сгодится, даже лучше — будет где гулять с Леночкой! Основное требование — и Толик отказываться от него не намерен — близость к метро. Машину он в ближайшие годы покупать не намерен, а каждый день трястись утром в набитом автобусе — не захочешь никакой отдельной квартиры…

— Нужно, чтобы рядом была школа, — заглянула в будущее Вера. — Не возить же девочку в школу за тридевять земель!

Девочка так бодро запрыгала в манежике, словно завтра же собиралась в школу. И непременно с английским уклоном!

О Виталии Ильиче временно забыли: ему всего лишь дозволялось присутствие на этом празднике жизни, который все юное и нарождающееся отмечало словно бы в пику старому и заскорузлому. Он почувствовал легкий укол неудовольствия: обсуждают, а его мнения не спрашивают? Хотя… он ведь уже высказал мнение, когда предложил разменять квартиру. Размен не понадобился; обошлись без его одолжения. И собираются обходиться и дальше.

Раисе он, разумеется, ничего не сказал. Если бы даже Толик разрешил ему, все равно не сказал бы, потому что не знал, как к этому подойти. В их жизни назревали серьезные перемены.

Виталий Ильич Сумароков, отдаленный потомок поэта, немолодой человек с нелегким характером, размышлял об этих переменах, и все остальное перестало для него существовать. Осталась в прошлом загадка терактов, так горячившая его ум, ушло напряжение, толкавшее его вперед при участии в расследовании двойного убийства. Что же касается гордости за то, что он помог сделать безопасным то самое метро, к которому его сын планирует жить поближе, — такое чувство у этого честного служащего и возникнуть не могло. Он всего лишь исполнил то, что было ему поручено, какая же в том заслуга? Оглядываясь назад, он имел право сказать, что это оказалось не так уж сложно. Вот семейные дела — совсем другой коленкор: здесь надо предугадывать развитие событий за десять ходов вперед, действовать с иезуитской хитростью. О, эти семейные дела!

Ну вот! Не прошло и месяца после того, как Палыч, мужественно борясь с алкогольным змием, обнаружил трупы, чем вызвал колоссальнейший переполох, а работников депо ожидало очередное зрелище, которое не каждый день увидишь. И снова плацдармом стало место убийства. На этот раз сюда прибыли хмурые люди в наручниках и под конвоем.

Небритость, выявлявшая южный склад лиц, и усталое безразличие, которое роднит обитателей тюремных камер, делали их похожими, как братья, мешая с первого взгляда разобрать, что они не только не родственники, но и принадлежат к разным национальностям. А может быть, их сходству способствовало общее преступление?

По депо мигом разнеслась весть, что привезли убийц. Да не просто убийц — вроде бы террористов! Да нет, не террористы они, просто маньяки, а зачем, почему убили, кто ж их разберет… Видно по всему, что люди опасные. Милиции нагнали — жуть! Не разглядишь, что там убийцы на месте преступления делают…

— Расходитесь, граждане родимые, расходитесь, — отгоняли милиционеры работников депо. — Занимайтесь спокойно своими делами. Что вам тут, театр? Шоу ледового балета? Нечего смотреть, нечего!

Но Палыч, точно в театр, в первых рядах пришел посмотреть на тех, кто убрал с лица земли обнаруженных Палычем людей, к которым он чувствовал определенную родственность. И диспетчершу Светку прихватил — удостоверясь, что Палыч не наврал насчет трупов и что они ему не померещились в белой горячке, Светка перед ним извинилась, что способствовало тихому и незаметному примирению. Палыч — добрый человек, отходчивый. Месяц как не пьет, Светкину девочку дочкой называет, короче, сплошное семейное счастье впереди. А начиналось с трупов в кустарнике… Вот тут и пойми! Одному горе, другому радость. Жизнь — она ведь не черно-белая, в ней всякого понамешано.

Поддаваясь настойчивым уговорам и тычкам охранников, оберегая Светку от случайных травм, Пал Палыч Безносиков все-таки двинулся к депо, чтобы продолжить трудовую деятельность на благо пассажиров Московского метрополитена. Но перед этим он успел словить взгляд одного из убийц, стоявшего вполоборота к Палычу посреди поломанных в тот страшный вечер и до сих пор не восстановивших прежний вид кустов. Прежде чем Палыч окончательно откочевал подальше, убийца обернулся к нему широким небритым лицом с глубокими темными носогубными складками, выглядывавшим из капюшона куртки, похожего на старинный шлем. Может, поэтому, а может, по другой причине, убийца являл собой печальное зрелище и смахивал на выходца из дремучих варварских веков, который потерпел поражение и теперь со связанными руками где бежит вприпрыжку, где плетется по степи, привязанный к седлу победителя. Эта смутная и чересчур изысканная для Палыча ассоциация мелькнула где-то в подсознании, не затронув девственного разума, потому что из депо в это время как раз донеслось «Ау, Палыч!», а потом еще «Светлана!», и надо было идти работать, а значит — некогда задумываться о всяких