очереди все подруги, а в школе, во время контрольных по английскому, у нее списывал весь класс. Надя не могла никому отказать в помощи. Это было не в ее характере. Ничего не поделаешь – так ее воспитали родители.

Супруги Рождественские только радовались, когда видели, что у их дочери нет и намека на жадность. Это, считали они, признак действительно интеллигентного человека. Надя воспитывалась на книжных идеалах и, надо сказать, выросла такой, какой ожидали ее видеть родители – искренней, бескорыстной и доброй.

Итак, Надя росла. Отец играл на скрипке каприсы Паганини, мать переводила Стейнбека и Франсуа Вийона, и все шло очень хорошо. До тех пор, пока не случилось то, что рано или поздно происходит в жизни каждого, – Надя влюбилась.

Сердцу не прикажешь, – эту истину вполне признавали родители Нади. И в принципе они были готовы принять любой выбор своей дочери. Но... все имеет свои границы. И это они осознали, когда Надя впервые привела в дом своего избранника.

Женихом оказался худой человек лет сорока, с блестящей лысиной, сеткой морщин под глазами и постоянно полуприкрытыми веками. Когда Паша (так его звали) заговорил, то изумленным взорам Надиных родителей открылась беззубая верхняя челюсть, посередине которой одиноко торчал изогнутый металлический штырь – жалкий остаток моста.

Однако на все тактичные замечания родителей Надя отвечала одним: «Я его люблю». И возразить на это было нечем. Через полгода сыграли свадьбу.

Нет смысла пересказывать все эмоции родителей, когда выяснилось, например, что Паша оказался наркоманом с многолетним стажем, что все деньги, которые он зарабатывал в своем НИИ биотехнологий, немедленно тратились на «дурь», что все свадебные подарки ушли туда же... История оказалась банальной. Небанальным стал конец...

Но все по порядку.

Через год Надя родила. Сын оказался на удивление здоровым и крепким. Втайне Надя надеялась, что рождение ребенка как-то образумит Пашу. Ей, конечно, уже до смерти надоели шумные компании в их маленькой однокомнатной квартирке, эмалированные плошки с черным вонючим варевом, использованные шприцы, невыветривающийся запах анаши на кухне. Сама она не собиралась пробовать наркотики и до сих пор удивлялась, как это ее любимый не может обойтись без них. Но, полагала она, каждый человек волен делать то, что считает нужным. Она любила мужа, и все остальное было неважно.

Однако со временем даже ангельский характер Нади не выдержал. До тех пор пока все художества Паши касались лично ее, все было ничего. С большим трудом дающиеся занятия в МГУ, беспокойная дремота на первых двухчасовках после бессонных ночей – это она еще могла вынести. Но когда от выходок отца стал страдать маленький Павел (сына назвали в честь отца), она начала возмущаться. Паша поначалу не обращал внимания на просьбы жены образумиться, потом стал злиться и жаловаться дружкам на скандалистку жену. Те, конечно, понимающе кивали, грея алюминиевые ложки на пламени свечи.

Все закончилось скоро и закономерным образом. Как-то Надя пошла за продуктами. Ее не было всего три часа. Когда она вернулась домой, ее поразила необычная тишина.

Войдя в комнату, она застала знакомую картину – Паша валялся на диване, двое приятелей дремали в креслах. Маленький Паша тоже не подавал голоса. Надя подошла к кроватке и обомлела. Сын сжимал в ручонках грязную эмалированную плошку с остатками приготовленной наркоты. Черная капля стекала из угла рта ребенка.

Скорее всего, он захотел пить, дотянулся до стоящей на столе плошки и выпил ядовитую гадость. Для его организма доза оказалась смертельной. Надин сын был мертв...

Надя не зарыдала, не заголосила и не стала рвать на себе волосы. Она пошла на кухню. Там открыла все вентили газовой плиты, потом зажгла в комнате свечку, вышла из квартиры с тельцем ребенка и заперла дверь на все замки.

Надя действовала автоматически, подчиняясь первобытному материнскому инстинкту, по которому убийца твоего ребенка должен умереть от твоих рук.

Газеты потом много писали об этом страшном взрыве. От ударной волны обвалился целый подъезд дома. Кроме Паши и его дружков погибло пять человек. Да, гнев матери, мстящей за своего ребенка, бывает страшен...

В информационных сообщениях потом сообщали еще и о пропавших без вести. Среди них называлась Надежда Рождественская.

Надя не пошла к родителям. Почему она не вернулась домой? На этот вопрос она не могла ответить никогда. Повинуясь какому-то животному страху, она с мертвым ребенком на руках поехала на их дачу в Аксиньино, закопала трупик в неприметном углу участка. Затем сняла с книжки свои сбережения, купила билет в Тарту (там у нее была подруга) и в тот же день уехала.

Пассажир поезда, как бы он ни хотел остаться один, всегда находится на людях. В купе четыре человека, в тамбуре постоянно находятся сменяющие друг друга курильщики, туалет надолго не займешь... А Наде так хотелось побыть одной.

Наверное, она, производя какие-то необъяснимые на первый взгляд вещи, все-таки находилась под покровительством высших сил. Ведь если бы она осталась одна в Москве, неизвестно что могло произойти, какие отчаянные мысли пришли бы в ее голову. Она села в поезд, где ненадолго, на время пути, люди становятся немного более участливыми и отзывчивыми. А именно участие ей было нужно сейчас.

Колеса постукивали по рельсам, проводник уже второй раз обносил вагон чаем в тяжелых подстаканниках. Надя сидела возле окна и невидящими глазами следила за мелькающими за мутным стеклом редкими огоньками. Чай давно остыл, она к нему даже не притронулась. Кроме Нади в купе находилась влюбленная парочка, занятая исключительно друг другом, и военный. В звездочках на погонах Надя не разбиралась, да и не до того ей было. Хотя и отметила где-то внутри, совершенно неосознанно, волевой подбородок, широкие скулы, добрые серые глаза и низкий, привыкший командовать голос.

Военный задал несколько вопросов, обычно служащих для завязывания беседы. Надя отвечала односложно и снова смотрела в окно. Военный оставил попытки познакомиться и молча пил чай. Пил и время от времени поглядывал на Надю.

...Она долго не могла уснуть. Постукивание колес, обычно так быстро убаюкивающее, на этот раз не действовало. Надя лежала с открытыми глазами, и в светлых полосах, проходящим по стенам тесного купе, ей чудились маленький Паша и большой Паша. Маленькое безжизненное тельце и валяющаяся на диване фигура. Они были похожи... Потом их место заняли страшные фигуры неизвестных существ, темных чудовищ и хвостатых уродов. Был момент, когда крик испуга, уже готовый вырваться изо рта, она буквально на лету поймала и затолкала обратно, сохранив тем самым спокойный сон соседей.

И в этой кошмарной полудреме в ее мозгу вдруг ясно и отчетливо возникла мысль – ее жизнь сегодня потеряла всякий смысл, и чем раньше она прекратится, тем лучше. Мысль набирала объем и постепенно из декларации она превращалась в призыв к действию, а потом и в приказ. Надя уже не могла сопротивляться, она тихо встала, сунула ноги в туфли, отодвинула дверь купе и выскользнула наружу.

План стоял у нее перед глазами, как будто был по пунктам продиктован ей кем-то услужливым и заботливым. Ей так и казалось – незнакомый, но доверительный голос нашептывает на ухо. Встань. Выйди в коридор. Теперь иди направо. Именно направо. Одна дверь, вторая. Теперь ты в тамбуре. Здесь никого. Теперь нажми на ручку левой двери. Нажми и сильно потяни на себя...

Поток холодного воздуха ударил Наде в лицо. У нее почти перехватило дыхание, а между тем ласковый голос шептал: «Прыгай, прыгай, там будет хорошо и спокойно».

Она подошла к краю металлической ступени, взялась за холодные ручки по сторонам двери, сильно оттолкнулась и...

Сначала ей показалось, что она зацепилась за что-то воротником рубашки. Горло больно сдавило. Оторвалась и отлетела пуговица. Потом она почувствовала чьи-то руки, держащие ее за воротник и талию. Надя обернулась и увидела своего соседа-военного, который казалось, должен был спокойно спать в купе.

– Не надо, – тихо проговорил он. Его голос прозвучал как будто с другого конца света. Хотя, может быть, виной тому был шум колес, рвущийся из распахнутой двери вагона.

Надя посмотрела в его добрые глаза и вдруг поняла, какую несусветную глупость могла совершить