отца Петра вовсе не случайность. И взгляд Певцева наводил на размышления. Он тут же отправился к Огородникову.
– Иван, очная ставка сорвалась, отец Петр в больнице. Едем скорее в храм, а потом в больницу, узнаем, насколько все серьезно.
Молодая женщина в темном платочке испуганно рассказала следователям, что после трапезы отцу Петру вдруг стало плохо. Он схватился за живот, его буквально скрючило от боли. Когда приехала «скорая», он был совершенно белый.
Турецкий и Огородников переглянулись. Одна и та же мысль мелькнула у них в голове.
– А где вы обычно обедаете? – сразу принялся за допрос Турецкий.
– В трапезной. Все было как обычно, Любовь Алексеевна приготовила обед и позвала нас всех к столу.
– А сколько человек обедало?
– Четверо певчих, регент, нас трое – мы храм убирали, матушка Аксинья, она за свечным столиком стоит, отец Николай и отец Петр, – стала перечислять женщина.
– А Любовь Алексеевна, она кто?
– Наша стряпуха. Она обычно ест после всех, потому что подает к столу, меняет блюда.
– Отведите нас, пожалуйста, в трапезную, – попросил Турецкий.
Они поднялись по узкой винтовой лестнице на второй этаж, зашли в просторную комнату, посреди которой стоял длинный стол со скамьями по обе стороны. На стенах висели большие иконы.
– А где отец Николай и Любовь Алексеевна?
– Отец Николай очень огорчился – ему тоже стало нехорошо – и поехал домой. А Любовь Алексеевна помыла посуду и уже уехала. Обед-то у нас был в два часа, а теперь уже почти шесть.
Турецкий и Огородников в сопровождении женщины прошли в кухню, заглянули в кастрюли, увидели расставленные тарелки – все было вымыто и блестело чистотой.
– Как в операционной. Идеальная чистота, – отметил Огородников.
– А куда вы деваете остатки еды? – Турецкий оглянулся на растерянную провожатую, которая остановилась на пороге кухни и наблюдала за их действиями.
– Стряпуха обычно готовит на то количество людей, какое будет обедать.
– А если на тарелках все же остаются остатки пищи?
– У нас тут бачок стоит, туда выбрасываем. Потом на помойку относим.
Она подняла крышку бачка и заглянула внутрь:
– Любовь Алексеевна его тоже вымыла.
Турецкий пошел к выходу, увлекая за собой Огородникова. Во внутреннем церковном дворике, у железного решетчатого забора, стоял мусорный контейнер, но и там не было видно остатков пищи.
– Наверное, выбросила в унитаз и смыла водой, – предположил Огородников. – Поехали в больницу.
Из разговора с врачом Турецкий понял, что диагноз подтверждает их подозрения: отец Петр поступил в больницу с тяжелым отравлением.
– Мы ему сделали промывание, чтобы очистить желудок, сделали необходимые инъекции, чтобы нейтрализовать и вывести из организма токсины. Но он в тяжелом состоянии. Сейчас спит, к нему заходить бесполезно.
Они пошли по длинному больничному коридору к выходу.
– Я уверен, что это работа Певцева, – сказал Турецкий. – Картина вырисовывается такая: после службы в рождественскую ночь Сатановский, Самарин и Певцев пригласили с собой Груздева и Жбанова. Вот только куда? В ресторан, в гостиницу, на квартиру или в офис? Именно там они и расправились с неугодными. А потом Жбанова бросили на улице умирать, а Груздева доставили в его квартиру. И инсценировали пожар, чтобы замести следы. А узнав, что отец Петр собирается дать показания о том, что видел, как они все вместе покидали церковь, и, вероятно, слышал их разговор, решили и его вывести из строя. Кто-то из людей, работающих при храме, помог осуществить их план. Кстати, не мешало бы поставить охрану у палаты дьякона, – распорядился Турецкий.
Любовь Алексеевна лежала на кровати лицом к стене. Плечи ее содрогались от рыдания. Жить не хотелось. Как она могла это сделать? Как могла решиться? Нет ей теперь прощения, и на Божьем суде придется ей нести ответ…
Перед глазами возникли картины последних дней, которые полностью перевернули ее жизнь. Неделю назад Павлуша, ее пятнадцатилетний сын, вернулся из школы, похлебал наскоро суп и умчался на улицу. Весь вечер он где-то пропадал, она уже начала беспокоиться. И тут ей позвонили из отделения милиции: Павлушу задержали за угон машины.
– Какой угон? Он даже водить не умеет! – выкрикнула она в трубку. Но звонивший, представившийся майором Рыбкиным, назвав адрес отделения милиции, велел немедленно приходить. Павлуша сидел на стуле взъерошенный, на лице следы грязи, и таращил на мать испуганные глаза.
– Павлуша, что случилось? – бросилась она к нему, готовая немедленно встать на защиту невиновного сына. Произошла какая-то ошибка, ее сынок, конечно, шалопай, но машину угнать не мог.
Майор рассказал, при каких обстоятельствах был задержан Павел. В соседнем дворе хозяин машины, некто Хромов Виктор Николаевич, поставил ее у подъезда и поднялся в квартиру. Он собирался вернуться уже минут через десять и не стал включать сигнализацию. Двор был спокойный, окруженный домами, никто из посторонних не заходил. На четверых подростков, которые недалеко гоняли мяч, он не обратил внимания. Когда он вышел, машины уже не было, мальчишки тоже исчезли. Хромов побежал в милицию и написал заявление. В это же время в квартале от дома Хромова милицейский патруль заметил «Опель», за рулем сидел подросток, еще трое весело хохотали, врубив магнитолу на полную мощность. Патрульная машина прижала «Опель» к бордюру, но мальчишки выскочили из машины и бросились врассыпную. Замешкался только Павел, который единственный из всей четверки пристегнулся ремнем и от волнения не сразу с ним справился. Хозяину машины позвонили, он рад был до смерти, что доблестная милиция проявила такую расторопность и вернула ему машину в течение часа. Но потребовал наказать угонщиков, потому что за этот час он здорово перенервничал.
Любовь Алексеевна в ужасе слушала майора. Ее сынок, спокойный мальчик, который знал, что нельзя брать чужое, участвовал в угоне машины?! Майор спокойно разъяснил ей, что на заявление Хромова милиция должна реагировать, а это не сулит Павлу ничего хорошего, поскольку ему уже пятнадцать лет и он несет ответственность за совершенное преступление. Несчастная мать едва не потеряла рассудок. Ее потрясло слово «преступление», и она разрыдалась.
– Кто с тобой был? – Майор продолжал допрашивать Павла, но тот опустил голову и не отвечал. – Не будь дураком. Тебя в колонию отправят, а твои подельники будут на свободе гулять, – вполне миролюбивым тоном убеждал его милиционер. Но парень как воды в рот набрал.
– Сыночек, милый, скажи, кто с тобой был? – уговаривала его мать. Но парнишка упрямо молчал.
– Хорошо. – Милиционер взял ручку и стал лениво составлять протокол допроса. – Напишу, что ты один угнал машину, сам и отвечать будешь. Пока отпускаю, под подписку, но учтите, дело на него завели, – обратился он к матери. А она уже прижала сына к груди, как будто его собирались от нее отрывать.
Начались самые черные дни в ее жизни. Каждый день она с сыном ходила на допросы, а он все молчал. Когда через четыре дня она смогла собраться с мыслями, решила сама вычислить, с кем ее сынок мог угнать эту трижды проклятую машину. В компании Павлуши только один мальчишка умел водить машину – Костик. У его отца была машина, и тот научил Костика в четырнадцать лет водить. Костик хвастался, что на даче уже не раз сам сидел за рулем. Мать приперла сына к стенке, но тот не признавался. Тогда она пошла к родителям Костика. Когда они едва не спустили ее с лестницы, она убедилась, что права. До этого случая родители Костика всегда здоровались с Любовью Алексеевной и вообще производили впечатление приятных людей. На очередном допросе она назвала майору фамилию Костика и по тому, как Павлуша вздрогнул, поняла, что попала в точку. Майор фамилию записал, заодно узнал, с кем еще дружил ее сынок, потом спросил их адреса. Сын затравленно смотрел на мать, впервые за эти пять дней он заплакал.
– Теперь все будут думать, что я стукач. – В его голосе звучало отчаяние.
– А тебе не все равно, что будут думать твои дружбаны? Слишком дорогую цену ты решил заплатить за то, чтобы тебя считали настоящим пацаном. Значит, тебе в тюрьму, а они сухими из воды выйдут? Хорошие
