Чтобы я из-за него со службы вылетел?!

Официант приволок закуску. Я выпил полрюмки и закусил селедкой.

— Ну, тогда я сам.

— Александр Борисович, — сказал военный прокурор очень серьезно, — я тоже не думаю, что настоящая обстановка располагает.

— Я знаю, что не располагает, — не очень вежливо перебил я генерала юстиции и обнаружил, что до сих пор не знаю его имени. — Простите, как ваше имя и отчество?

— Славомир Васильевич.

— Так вот, Славомир Васильевич, вы меня извините, у меня с этим типом свои счеты. Мне наплевать на обстановку.

Про себя я подумал: «Скорее бы ребята приехали».

— Единственное, в чем я могу вам помочь, — пригласить Ивонина для беседы с вами один на один.

Он ведь не только офицер спецназа, он еще и мой дознаватель. Я ему скажу, что нужна его помощь. Мой приказ он обязан выполнить. Хотите?

— Славомир Васильевич, ведь это ловушка, нарушение. Ради чего вы на это идете?

Давайте считать, что я вам просто лично симпатизирую… Между прочим, прекрасное грузинское вино «Ахашени», терпкое, чудный букет. Не хотите попробовать?

Я прекрасно понимаю, что дело здесь не в личных симпатиях. Скорее всего, это профессиональная смычка. Я отказываюсь от вина и принимаю помощь.

— …В ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня сего года вы, гражданин Ивонин Владимир Алексеевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, ранее не судимый, военнослужащий Советской Армии…

Голос мой гулко раздавался в бетонных стенах бункера, неискаженный эхом, снова возвращался ко мне, а Ивонин сидел в удобном, вертящемся кресле и как будто не воспринимал моих слов. Он, правда, чуть покачивался взад вперед в такт моим словам. Это раскачивание раздражало меня. Допрос — действие двустороннее: следователь давит на подозреваемого, а тот — на следователя.

— …Ударом кинжала в жизненно важные органы тела убили гражданку Лагину Ким Артемовну, которая от полученной раны скончалась на месте преступления…

Маленькие светлые глазки смотрят на меня с откровенной наглостью. И еще в этом взгляде проскальзывает насмешка надо мною, следователем. Меня он всерьез не воспринимает. «Не задерживайся на мелочах, — сказал бы сейчас Меркулов, — спокойно гни свою линию». Но я не Меркулов, такой оборот дела меня задевает…

— …Короче говоря, вы, Владимир Алексеевич, обвиняетесь в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах согласно статье сто второй уголовного кодекса. Признаете себя виновным?

— Чего это вы мне тут говорите? Какое я имею к этому отношение? — удивленно спрашивает Ивонин и продолжает раскачиваться.

— Где вы были в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, с четверга на пятницу?

— Вот уж не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— И не подумаю.

Я лезу в портфель за копиями допросов свидетелей, — актрисы Истоминой, инженера Викулова и коменданта офицерского общежития. Терпеливо зачитываю вслух. Но Ивонина ничто не тревожит.

— Путаете вы все, товарищ следователь. Никого я не знаю, и знать не хочу.

Качается.

— А кто был с вами второй в день убийства Ким Лапшой?

Резко остановился. Молчит. Снова качается. Но смотрит на меня с некоторой настороженностью.

— На следующий день после убийства Латаной вы были с ним в кафе сада «Эрмитаж». Кто он? Военнослужащий? Из отряда спецназа?

Я, по-видимому, допускаю какую-то ошибку, потому что Ивонин хрюкает, не раскрывая рта, а глазки его весело разбегаются в стороны. Я убираю протоколы в портфель, и рука моя натыкается на бугристую металлическую округлость…

— Слушай, ты, — смеется Ивонин, — у… — ка в свою столицу, покуда жив. А то прикажу своим ребятам, они взводом тебя отхарят, сопля моченая!

Это я тебе говорю, а не чугунок какой, понял?!

Я спокойно, очень спокойно, начинаю произносить слова, в смысл которых почти не вдумываюсь:

— Следствие в отношении вас, Владимир Алексеевич, я только начинаю (от меня до Ивонина метра четыре — просчитываю я разделяющее нас пространство)… и времени для бесед, надеюсь, у нас с вами будет достаточно (слева в метре от меня дверь в коридор, боковым зрением вижу, что она только прикрыта)… Одно скажу: возраст у вас молодой, жить вам еще и жить (сделать вид, что лезу в портфель за бумагой)… У меня имеется постановление об этапировании вас в Москву (стены здесь непробиваемые, разнесу его в куски, а сам в дверь… скажу, что он на меня бросился)… А если трибунал крутанет вам на полную катушку (остается только дернуть чеку и швырнуть гранату в угол, где сидит Ивонин)…

Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.

— Прошу прощения, мне срочно нужен старший лейтенант Ивонин… Что с вами, товарищ следователь?

Я не отвечаю, да, собственно, даже не слышу, что говорит командарм. До меня доходит его вопрос лишь через минуту, когда я снова сижу с Буниным в буфете. Баянист наяривает «Прощание славянки», а я молча наливаю себе еще одну рюмку и постепенно прихожу в себя.

— Ваня, я чуть человека сейчас не убил…

— Не говори глупости, Турецкий. — У Бунина происходит выпадение гласных из речи, — признак опьянения довольно высокой степени.

— Давай выпьем.

— Ваня, я хотел убить Ивонина. И если бы мне не помешали, я бы его прикончил.

— Не придумывай, его никак нельзя прикончить. В него надо бросать гранаты.

— Вот я и хотел… — Я приоткрываю портфель. Бунин клюет носом и мгновенно трезвеет.

— Сашок, я кое-что выяснил. Они тут все заодно. Ивонина они нам не отдадут. Надо действовать иначе. Надо позвонить старику Горному. Он башковитый, мудрая змея. Он сделает…

— Александр Борисович, — услышал я тихий голос прокурора армии, — нам лучше отсюда незаметно исчезнуть. Недалеко от Кабула случилось ЧП — вооруженное столкновение между нашими военнослужащими. Роту Ивонина послали на усмирение…

Все это генерал-майор юстиции произносит, стоя рядом со мной, внимательно оглядывая зал.

— Говорят, погибли 80 человек.

Мимо нашего стола прошелся адъютант командующего, явно прислушиваясь к беседе. — Давайте продолжим разговор у меня в прокуратуре. За нами явно наблюдают. Вставайте и идите к лифту, к «газику». Быстро, но без лишней суеты.

— Посмотрите, они стоят у дверей — и там и там… Не отставай, Саш, от генерала. При нем они нас не тронут. — У Бунина опять пропал голос.

— Это у тебя, Ваня, в глазах двоится, — говорю я одобряюще, но на всякий случай прибавляю шаг.

Я уже часа два стараюсь уснуть, но Бунин своим могучим храпом разносит на части не только нашу комнатку, но и целиком все помещение офицерского общежития сотрудников прокуратуры. У меня кончились сигареты, и я курю гаванские сигары «Партагас», подаренные прокурором армии, от которых першит в горле. Полный тезка великого писателя не умещается на кровати, и я вижу его огромные ступни на подушке третьей, свободной койки. Я изо всех сил ору ему в ухо:

— Ваня!

Он просыпается мгновенно:

— Что — Грязнов приехал?!