алкоголя». Он было устроился юрисконсультом в организацию с мистическим наименованием «Контора вагонов-ресторанов Юго-Западного направления», но через два месяца уволился, так как не мог вынести откровенного воровства, которым занимались в конторе все: от посудомойки до управляющего. Но каждое утро он поднимал гантели и бегал. В день своего рождения, 1 сентября, купил торт и бутылку водки на последнюю десятку. Придя домой, обнаружил, что от него ушла жена. Он выпил бутылку один и на следующее утро вокруг стадиона не побежал, а достал забытый диплом строительного техникума и завербовался куда-то к черту на рога на стройку…

О том, что Жуков строил мечеть в Кабуле, мне известно не было.

— О чем он рассказывал, Слава? — спросил я просто так, без особого интереса, но уже спрашивая, подумал: «Жаль, не знал, что Жуков в Афганистане. Надо было бы взять адрес».

— Попал в какой-то переплет. Наши ребята схватились с афганцами, дрались ножами, и Женьке досталось…

— С муджахиддинами, что ли?

— Да с муджахиддинами, с кармалевскими солдатами. Наши спецназовцы то ли наглотались, то ли кололись какой-то дрянью…

Грязнов замолк, и я видел, как потемнели вдруг его небесно-голубые глаза. Он достал сигарету, долго чиркал спичкой и наконец хрипло произнес:

— Провалиться мне на этом месте… блядь буду… это у них называлось… «Фауст».

— Слава… — сказал я как можно тише, но потому, как на меня стали оглядываться, я понял, что ору. — Повтори, что ты сказал!

— Вот тебе крест, Женька говорил, что они употребляют или им даже прописывают… какой-то «Фауст», эликсир смелости или еще чего-то… Да нет, я не придумал, ей Богу! Или это я под впечатлением, Сайгак?

— Под каким впечатлением, Слава?

— Да вот… какие-то Фаусты кругом… Может, мне это приснилось?

— Слава, Слава! — Я тряс Грязнова за рукав новенького костюма, непривычного, штатского. — Да вспомни ты как следует! Ведь это же дело все ставит с головы на ноги!

— Что за шум, а драки нет? — Перед нами выросла фигура Бунина с бутылкой коньяка в руках.

— Еле дождался, пока эту сбрую можно было отстегнуть. Стаканы есть?

Мы с Грязновым рванули грамм по сто пятьдесят из пластмассовых стаканчиков. Ароматная жидкость приятно обожгла внутренности, а я изо всех сил нажал на Грязновскую сандалету: не вздумал бы он при Бунине об этом «Фаусте»…

Грязнов прислушивался к моему бормотанью и время от времени посыпал себе голову пеплом:

— Вот сука я безголовая, пропил все мозги к… матери, оперативник херов… Да я должен был на дыбы вскинуться, как услышал про твоего «Фауста»!

А я что? Сашок, первым делом надо будет найти Женьку в Кабуле… Знаешь, ведь Женька провел в Кабуле семь лет еще в детстве: отец его был первым секретарем посольства. Фарси для него второй язык. И именно поэтому уже в МУРе он руководил практикой афганских полицейских, которые учились у нас на Ленинградском проспекте — в Академии милиции. МВД имеет в Афганистане отличную агентуру — куда более надежную, чем КГБ. Это заслуга Папутина, замминистра, царство ему небесное!

Бунин ревниво посматривал в нашу сторону от противоположного ряда кресел…

Я в полудреме снова и снова пытался восстановить, полнее текст сожженного письма от сержанта Морозова.

«…Но погиб Леха не от пули душмана, а от своих рук. Он мне сказал, что послал вам документы о нехороших делах в Афганистане…»

Потом там были слова «оплатам», «вки», «чтобы… боялись». Может быть, «нашим солдатам делают прививки, чтобы мы (или они) не боялись. А Леха не хотел (был против), и он заспорил с нашим командиром. Леха говорил, что у него в Москве есть хорошая знакомая, и что она учится на юриста, и она все расскажет, куда следует. Дорогая Ким! Это все вранье, что Леха закрыл грудью командира от пули. Они дрались ножами. И командир зарезал вашего друга. Нам делают прививки. Они называются…»

Ну да, конечно! Эликсир «ФАУСТ»! Семен Семенович думал — Алексей Фауст, это ерунда. Просто Морозов не знал, как пишется слово «эликсир». Там остались буквы «деке». «Они называются эликсир ФАУСТ, то есть производят государственное преступление…»

Самолет, одолев хребты, начал снижаться в каменную чашу Кабульской долины. И только здесь у меня возникло ощущение чужой земли — я увидел ее, как только самолет, пробив толщу облаков, нырнул в залитое солнцем пространство. Все вокруг было желтым: грязно-желтая речка, желтые камни, желтый воздух. И всюду — голая земля, лысая, желто-черная, с плешинами недавних пожарищ.

— Куда это нас принесло, а, Саш? — Грязнов растерянно смотрел в иллюминатор.

Самолет делал круги над военным аэродромом, один, второй, третий. Теперь уже все смотрели вниз, где посреди посадочной площадки полыхал желтым пламенем бензовоз, а вокруг него с пескоструйными аппаратами суетились полуголые люди.

— Опять афганцы горящую бочку с горы спустили.

— Да свои же, кармалевцы, небось.

Это сзади нас ведут разговор двое отпускников — смуглый ефрейтор с восточными глазами и белобрысый старшина.

— Ты что, сдурел, Куназ? Тебе Серый покажет «своих», болтай больше.

Значит, спецназовцы: заместитель ГРУ Рогов говорил нам, что генерал Серый командует 17-м полком спецназа.

Наконец самолет садится на площадку, и мы выходим на раскаленный воздух. Под ногами — потрескавшаяся земля, над головой небо — не голубое, хотя солнце палит вовсю и ни единого облачка. Оно желто-латунное. И на всем лежит латунная пыль: на лицах солдат, на фюзеляже вертолета, на котором нам предстоит лететь в расположение военного прокурора 40-й армии.

— Из автомата стреляли?

Загорелый майор с выцветшими на солнце волосами, встретивший нас в аэропорту, знал обстановку.

— Конечно, — поспешно ответил я, — семь лет назад. А что?

— Понятно, — вздохнул майор, — «аказс» вручаем товарищу Бунину! Вам гранату — держите.

Я попробовал запихнуть гранату в карман джинсов, но она не лезла. Тогда я сунул ее в портфель с делом Ким.

— Поосторожней. Это на крайний случай. Дернете за чеку — и в самую гущу…

Он вгляделся в мое лицо и взмахнул рукой, что означало приглашение осмотреться: кругом воронки, следы обстрела…

Как только мы приземляемся, Грязнов скороговоркой шепчет мне на ухо:

— Я отвалю, Сашок, потихоньку, не делай волны, я вас найду…

И Грязнов действительно «отваливает», я даже не успеваю заметить куда. Бунин командует парадом, говорит то с одним офицером, то с другим, он не сразу замечает, что Грязнов исчез, а когда замечает, то уже поздно «делать волну»: мы стоим в кабинете военного прокурора.

Худенький, как мальчишка, военный прокурор 40-й армии выложил передо мной секретное дело Владимира Ивонина.

В советском уголовном процессе два вида следствия: дознание и основной вид расследования — предварительное следствие. Дознание предшествует следствию по сложным делам или же производится полностью по менее значительным — органами милиции. Личные дела дознавателей воинских частей в Афганистане хранились в сейфе прокурора 40-й армии, и среди них — досье дознавателя 17-го отдельного полка спецназа В. Ивонина.

С фотографии на меня смотрело совершенно иное лицо, чем я себе представлял по муровскому фотороботу и эскизу Карасева. Прилизанные волосы вместо ежика, низкий лобик, хищный нос, тонкие губы. Старик Ломброзо остался бы доволен этой харей: налицо были все признаки стойкой врожденной склонности к совершению преступления. Читаю подробную справку-установку. Отец — известный поэт. Мать — учительница пения. Когда Владимиру исполнилось 10 лет, родители развелись. Мать пошла работать