— Подпись у тебя знатная, — говорю я Грязнову.

— Чтоб не подделали, — поясняет он, — сколько раз жулье пробовало за меня расписаться, чтоб своих выручить из камеры, — каждый раз попадались, суслики…

— Ты понимаешь, Слава, что нам этот Морозов нужен вот так.

— Понимаю, Саша. И учитываю обстоятельство этого дела — пропал он не просто так.

Я лихорадочно старался сообразить, кому было известно о том, что мы «вышли» на этого Морозова: Меркулову — раз, мне — два. Горному — три… Бунину? Нет, ему вчера было не до того. Но что-то тут не так. А может, совпадение?

— Отгадай загадку, Сашок, какая у нас в стране служба самая мощная? Скажешь, КГБ? Фига два. ГРУ. Мне этот Слюсарь порассказал кое-что. Он за Афганистан звездочку Героя отхватил…

Я не узнавал Грязнова: то ли он еще больше побледнел, то ли похудел. Во всяком случае, стал моложе. И глядя на его острый подбородок, я понял, в чем дело: Грязнов сбрил бороду.

Я машинально провел рукой по своему собственному подбородку.

Грязнов засмеялся:

— Намек понял, гражданин начальник. Бороденку пришлось вчера ликвидировать. Между прочим, по твоей вине: борода сильно идентифицирующий признак, да еще рыжая! Хотя в моральном плане нанесен ущерб». Я своей Люське, видишь ли, при бороде напоминал Высоцкого, а теперь хрена собачьего моя Марина Влади под меня уляжется. Эх, жизнь наша… Саш, давай по граммульке, у тебя что-то есть…

Я наливаю в стаканы разбавленный спирт из изъятого «вещдока» — десятилитрового бидона. Бидон был приобщен к делу при обыске по делу о притоне и быстро сделался предметом внимания следственной части. Но на мне лежит обязанность со временем отправить эти десять литров в суд. И я ставлю непременное условие каждому желающему попользоваться этим животворным источником: отлил сто граммов, налил сто граммов воды. В данный исторический период концентрация жидкости подошла к привычным сорока градусам. Мы выпили по сто грамм без закуски, и Грязнов продолжал:

— Так вот. Из слов Слюсаря я понял, что спецназ не уступает по силе Госбезопасности. В его составе только танков больше, чем во французской и германской армиях вместе взятых.

— А сколько подразделений спецназа находится в Москве, знаешь?

— Точно не знаю, но думаю — батальонов шесть, не меньше.

Грязнов неожиданно подмигнул мне и, не спросив разрешения, отлил из бидона еще одну стограммовую норму.

— А теперь, Сашок, слушай внимательно. Есть факты, достойные осмысливания…

И Грязнов вытащил из своего «дипломата»… книгу, я вскочил со стула и выдернул ее из рук капитана.

— Ну, говори же, Слава! — заорал я.

Я уже знал, что это была та книга, довольно потрепанная, странного фиолетового цвета, толстая. И каким-то внутренним зрением я увидел, как убийца Ким поднимается по лестнице с этим томом под мышкой.

Повертев пустой стакан, старший инспектор уголовного розыска наконец вымолвил:

— Я подключил к розыску преступников по фотороботу своих ребятишек, агентов то есть. До сих пор все было фуфло и безнадега. У меня есть один парень — Стасик, человек культурный, кончил Строгановское. Он не желает иметь дело со шпаной и выговорил себе культурный фронт. В воскресенье Стасик гулял по столичным кабакам, завтракал в «Национале», обедал в «Актере», был в «Жигулях».

Времени он зря не терял, а между делом расспрашивал официантов, метрдотелей и швейцаров про посетителей, наших фигурантов примерял. Вот в «Жигулях» один официант признал, что видел «мордашку» одного из парней, который поздоровее. «Мордашка» сидела с поэтом-песенником Дербеневым и художником из «Смены» Карасевым. Сидели они там чистенькие, вроде бы после баньки, и водку с пивом хлестали. Стасик, как человек профессиональный, смекнул, в чем дело, и поехал к Карасеву на Таганку. У него там полуразваленный дом имеется…

Я не перебиваю Грязнова вопросами, верчу в руках и листаю роман Александра Дюма «Виконт де Бражелон». Несколько раз механически перечитываю подзаголовок первой главы: «Тут становится очевидным, что нельзя сторговаться с одним, но ничто не мешает сторговаться с другим». На внутренней стороне обложки — кармашек с написанным от руки чернильным номером «12773/81». Библиотечная книга. Титульный лист вырван. Открываю семнадцатую страницу, где обычно ставится библиотечный штамп. Ни штампов, ни печатей нет…

— …Карасев, хоть и алкаш знатный, кое-что припомнил: да, действительно, познакомились в Сандунах с одним атлетом, представился «Дима» и руку как клещами пожал. Слово за слово, поехали всем гамузом в «Жигули», их там знают, очередь не помеха. Посидели часика три, умяли по дюжине чешского пива. Договорились на следующий день снова в Сандунах встретиться. Я весь понедельник этого Диму в бане караулил, поэта с художником запарил до невозможности, но он так и не появился. Я потрошил Дербенева и художника как мог. И кое-что выпотрошил. Поэт вспомнил, что Дима забыл в бане книгу и очень по этому поводу сокрушался. Дербеневу он показался немного того, тронутым. Все пугал, что приходит новая эра и что на земле должны жить одни супермены. Или что-то вроде этого. Потом, порядком набравшись, сказал, что через два дня двигает в Афганистан.

— В Афганистан?

— В Афганистан. Так что, видно, это одна шайка. В общем, этого «Виконта» я обнаружил у банщика в тумбочке с мочалками. Вот ты ее листаешь, я тоже нюхал со всех сторон…

— Подожди, Слава, — озаряюсь я идеей, — надо попросить этого Карасева, художника, набросать портрет Димы по памяти.

— Если ты будешь меня перебивать советами, мы никогда не доберемся до конца. Зачем по памяти? У Карасева привычка: как встретит нового знакомого, так лепит с него портретик.

Грязнов снова лезет в своей «дипломат» и извлекает четвертной лист ватмана: круглая голова,