согласилась встретиться с Глебом.

— Зачем? — резонно заметил Турецкий. — Зачем, спрашиваю, тебе с ним встречаться?

— Видимо, желает сделать какое-то заявление. А возможно, и просто поговорить по-человечески, чтобы отвести от себя всякие подозрения.

— Но почему — ты?

— Я уже сказала тебе, Турецкий, они просто боятся тебя.

Дальнейший разговор уже не имел, видимо, смысла, и Ирина Генриховна повернулась, чтобы уйти в комнату, однако ее остановил Турецкий.

— И когда… когда эта ваша встреча? — глухо спросил он.

— Глеб должен будет звонить вечером, если… если, конечно, я дам согласие.

Голованов уже по третьему разу перечитывал присланный на его имя факс и не мог поверить своим глазам. Некогда осужденный за попытку ограбления Самсоновой Павел Григорьев, сын племянницы художника, после освобождения вселился в квартиру своей матери — Григорьевой Надежды Викторовны, и теперь проживал…

Это не могло быть простым совпадением, в это невозможно было поверить, но это было именно так.

Павел Григорьев жил в том же доме на Кутузовском проспекте, в том же подъезде и на том же этаже, где был обнаружен умирающий Игнат Шумилов! И если это действительно так, а ошибки быть не могло…

Почувствовав, как его начинает пробивать давно забытое ощущение нервного озноба, которое многократно спасало его от засады и верный признак того, что он выбрал единственно правильный вариант, Голованов потянулся к телефонной трубке, набрал номер старшего оперуполномоченного убойного отдела МУРа Маурина. Опер, которого кормили не только голова, но еще и ноги, к его великому удивлению оказался на месте, и Голованов без лишних предисловий произнес:

— Костя, во-первых, с меня бутылка, даже пожалуй две, а во-вторых… Я кажется знаю, кто замочил старушку Самсонову. По крайней мере, мог быть наводчиком.

В телефонной трубке зависло минутное молчание, судя по всему, капитан столичного уголовного розыска переваривал услышанное, наконец произнес не без ехидства:

— Слушай, Сева, с тобой, конечно, я могу выпить не то чтобы литруху, но даже полтора, я также не сомневаюсь в том, что твоя «Глория» уже переплюнула славу детектива Шерлока Холмса, но чтобы так вот… запросто…

И добавил с откровенной насмешкой в голосе:

— Слушай, а может разогнать следственный отдел прокуратуры, а? Представляешь, какая экономия получается? Вместо сотни следаков-неудачников, которые только штаны свои на работе протирают, один- разъединственный ясновидящий! И имя ему — Всеволод Михайлович Голованов! Ты того… подумал бы об этом.

— Ну-ну, — хмыкнул Голованов. — Только ты, парнишка, того… забываешь про пословицу, которую неплохо было бы и помнить таким волкодавам, как ты. Смеется тот, кто смеется последним. Уразумел, надеюсь?

— Ладно, не бурчи, бурчило, — буркнул Маурин. — Выкладывай, что там у тебя.

Буквально в двух словах рассказав историю трагедии Игната Шумилова и сделав упор на том, что именно Паша Григорьев является тем самым поставщиком дури, от которой едва не загнулся парнишка, он подвел к тому, что прошедший тюремную школу Григорьев просто не мог выпустить из своих рук те миллионы своего покойного дядюшки, за которыми надо было просто нагнуться, и даже тот факт, что мокрый грант1 был заделан в ночь накануне суда, на котором должен был решиться вопрос о квартире Самсоновой, говорит о том, что Паша Григорьев рассчитал все довольно точно. Подозрение в убийстве хозяйки квартиры на Кутузовском проспекте падало на отставного генерала, и надо было приложить всего лишь немного усилий по отношению к следователю, который вел это дело, и…

Короче говоря, пешка проходит в дамки, ушлый Паша в одночасье становится владельцем «генеральской» квартиры и уже со спокойной душой думает о том, как лучше всего реализовать похищенное.

Выслушав Голованова, Маурин долго молчал, наконец произнес не очень-то веселым голосом:

— Ты сам все это придумал или… или прочитал где?

— Слушай, Костя! — возмутился Голованов. — Я, конечно, понимаю твой скепсис, но нельзя же отбрасывать то, что лежит на поверхности. И то, что Григорьев…

— Возможно, ты и прав! — перебил его Маурин. — Я бы даже сказал, что я верю в то, что твой Григорьев или сам заделал мокрый грант, или же навел на него кого-то из своих подельников.

— Так чего ж ты?..

— А того, что я далеко не уверен, что прокуратура позволит себе начать новое расследование, имея на руках только твои домыслы. Это раз! Второе… У нас нет ни одного серьезного факта, который смог бы развернуть версию ограбления Самсоновой на Григорьева. Это два! Далее…

— Но я… я убежден, что коллекцию статуэток Григорьев держит у себя дома! — не выдержал Голованов. — Зная ее цену, он просто не мог… ты понимаешь, не мог передоверить ее кому-нибудь. Слишком уж велик соблазн, чтобы не кинуть на этой коллекции подельника и не свалить с ней куда-нибудь за дальний бугор или в ту же Прибалтику. И если провести на квартире Григорьева обыск…

— Да ты о чем талдычишь, Сева! — возмутился Маурин. — Ты же умный вроде бы человек, да и в сыске не первый год. Так вот скажи мне, умный человек, кто… какой прокурор даст тебе ордер на этот шмон?

Маурин замолчал, тяжело дыша в телефонную трубку, молчал и Голованов. Наконец произнес устало:

— Значит, выходит, что моему генералу — десять лет отсидки, а твоему Григорьеву…

— Зачем же! — огрызнулся Маурин. — Будем искать выход.

Уже ближе к вечеру на мобильник Ирины Генриховны позвонил Шумилов-старший и спросил, готова ли она встретиться с его братом. И если до этого момента она еще сомневалась в целесообразности этой встречи, понимая внутреннее состояние мужа, то после того, как Шумилов произнес слово «брат», она уже не могла отказать.

— Спасибо, Ира! — поблагодарил Шумилов и тут же отключился, чтобы сделать звонок Глебу. И не прошло, пожалуй, пяти минут, как тот позвонил сам.

— Ирина? — каким-то хриплым голосом произнес он. — Надеюсь, вы меня еще помните? Мы танцевали на дне рождения у Игната. И тогда вы еще сказали, что неплохо было бы почаще встречаться всем вместе.

— Да, конечно, — хмыкнула Ирина Генриховна, сделав знак мужу, что звонит Глеб. — И поэтому вы решили напомнить о себе.

— Ну-у, не поэтому конечно, но… В общем, мне необходимо с вами встретиться.

— Зачем?

— Хотел бы попытаться снять с себя то обвинение, которое, как я могу догадываться, лежит сейчас на мне.

— А что за обвинение?

— Убийство Савина.