камеру, Олег Маркович меня успокоил.

— Он был уже там?

— Ну да… Я же говорил, к нему адвокат приехал раньше.

— Чем именно он вас успокоил? — словно между делом поинтересовался Турецкий.

— Сказал, что этот следователь, которому я, как он выразился, «прокололся», дело наше вряд ли будет вести. Он его вроде бы знал… Или слышал, точно не скажу…

— Да?.. — рассеянно произнес Турецкий. — Из чего вы сделали такой вывод?

— Олег Маркович сказал, что этот следак… простите, следователь — последний человек, которого следует подпускать к нашему делу, он о нем вообще говорил… не слишком хорошо… Конечно, со своей точки зрения и… и нецензурно… Но уверял потом, когда к нему во второй раз приехал адвокат, что дела он вести не будет ни под каким видом. Предупредил, чтобы следующему следователю я не вздумал говорить о первой взятке… Но я тогда уже принял решение. Я всегда верил в то, что все тайное становится явным…

— Так сказано в Библии, — улыбнулся Турецкий. — Ну а свое обещание Марусин, судя по всему, выполнил?

— Да, видимо, его связи это позволили, больше нас к тому следователю не вызывали, Олег Маркович сказал, что и не вызовут.

— Не пояснял почему? — не выдержал Анисимов.

— Пояснял, — спокойно кивнул Арциховский. — Ну, относительно, конечно… Это было как раз перед тем, как его перевели в другую камеру.

— И что он вам в этой связи сказал? — Турецкий, задавая этот вопрос, автоматически опустил глаза, перебирая бесцельно свои бумаги: подследственный не должен был пока знать, насколько важен для следствия ответ на этот вопрос.

— Сказал, что больше этот… Он назвал фамилию следователя, но я ее забыл… В общем, что я могу не беспокоиться, больше мы его не увидим. Что Боб об этом позаботился… Боб — это его адвокат, он его давно знает, видимо, потому и зовет так вот по-свойски…

— Ну-с, голубчики, разрешите поприветствовать вас в этих стенах…

Человек, произнесший эту фразу, только что вошел в свой личный кабинет в принадлежащем ему особняке, куда больше напоминающем небольшой дворец, чем загородный дом, и, дойдя до середины комнаты, круто развернулся точненько в центре бежевого текинского ковра, покрывавшего пол, в сторону двоих поздних визитеров. Визитеры ждали хозяина дома уже больше часа, что было для них крайне дурным признаком.

Евгений Адамович Катальников, владелец десяти самых известных в столице и Подмосковье мебельных магазинов, был весьма видным и, несомненно, обаятельным человеком: высокий, подтянутый шатен с благородными чертами лица и большими серыми, по-женски ласковыми глазами, опушенными неожиданно черными густыми ресницами… Таким его знало подавляющее большинство знакомых, включая совсем немногочисленных партнеров по бизнесу. И всего пять или шесть человек видели истинное лицо Катка, наглухо спрятанное под обаятельной маской. Для двоих из них увиденный разительный контраст в разное время стал последним в жизни.

В описываемый момент упомянутая маска пока не слетела с Катальникова, но, судя по подчеркнуто- мягкому, вкрадчивому, как рысий шаг, голосу Евгения Адамовича, это могло произойти с минуты на минуту. Не известно, понимал ли остроту момента мрачно молчавший в своем углу Башкир, но Борису Николаевичу Шахмину понимать было не нужно — он это просто знал…

— Здравствуй, Женя, — спокойно произнес адвокат, неторопливо закуривая только что извлеченную из пачки сигарету. — И сразу скажу: я решительно отказываюсь понимать как твой тон, так и то, что ты вызвал нас сюда в такой час… Не говоря о том, сколько нам пришлось ждать… Между прочим, у меня завтра процесс в Таганском суде, прямо с утра… Тебе это хорошо известно.

В окружении Катальникова, сменившемся за прошедшие годы не менее трех раз, Борис Шахмин оставался единственным человеком, все еще пребывавшим «на особых правах» старого школьного дружка. Насколько его положение в последнее время ослабло, адвокат прекрасно понимал, ведь он поневоле вошел в категорию слишком много знавших о Катке и его делах людей — за столько-то лет!..

А как и каким образом избавляется Евгений Адамович от таких «всезнаек», секретом ни для кого не было… Чего стоило хотя бы недавнее, не только не раскрытое, но даже не доказанное органами убийство известнейшего журналиста и депутата — единственного человека, сумевшего собрать на Катальникова компромат!.. До этого даже криминальные авторитеты, «трудившиеся» в одной упряжке с Катком, не подозревали, что тот помимо наркоты не брезгует и оружием…

Где теперь этот журналист? А заодно и собранные им материалы, таинственно исчезнувшие бумаги и жесткий диск его компьютера, охраняемый, казалось бы, как зеница ока?..

Евгений Адамович внезапно успокоился. Он прищурился, несколько мгновений разглядывая спокойно покуривавшего Шахмина, потом усмехнулся и, враз расслабившись, опустился в кресло, стоявшее возле стола — напротив Боба.

В кабинет бесшумно проскользнул личный слуга Катка, словно срисованный со знаменитых английских дворецких. В руках у него был небольшой позолоченный поднос с графинчиком, в котором плескалась темно-коричневая жидкость — одна из лучших марок любимого хозяином бренди — маленькая хрустальная рюмочка искрилась всеми цветами радуги, отражая свет люстры.

Ловко поставив графин, рюмку и маленькое блюдечко с крупными маслинами перед Катальниковым, «дворецкий» удалился так же бесшумно, как вошел. Евгений Адамович неторопливо налил себе, взял рюмку и лишь после этого заговорил:

— Не понимаешь, говоришь?.. Все ты, Боб, понимаешь… С твоими-то мозгами!

— За мозги — отдельное спасибо, — невозмутимо возразил Шахмин. — А насчет понимания — извини: нехватка информации. Надеюсь восполнить ее с твоей помощью…

Каток одним махом резко проглотил бренди и в то же мгновение его расслабленную позу как ветром сдуло: собравшись одним движением, словно кобра перед прыжком, он подался всем телом в сторону Шахмина, слегка вздрогнувшего от неожиданности, и впился в него острым, словно бритва, взглядом прищуренных глаз, в которых и близко не было теперь нечего женственного.

— Да ну?! — почти прошипел он. — Нет, голубчик Боб, информацию дашь мне ты! Ту самую информацию, которую, как последняя сука, скрыл от меня, когда вы с этим зарвавшимся козлом, — он слегка дернулся затылком, не поворачиваясь, сторону Башкира, — мочили зарубежных гостюшек… Ну?!.

— Побойся Бога!.. — не выдержал и почти взвизгнул Шахмин, с которого все его показное спокойствие тоже слетело моментально. — С чего ты взял, что я что-то скрыл от тебя?! Там и скрывать-то было нечего!..

— Нечего, говоришь?!. А как насчет твоей девки, которую вы замочили, да еще и поздновато?!.

— Ты сошел с ума!.. — Шахмин вскочил со своего кресла и по-бабьи всплеснул руками. — Я… Я — Лидочку?! Да чтоб я…

Раскатистый сардонический смех, которым разразился Каток, заставил адвоката замолчать.

— Ну, насмешил… — Евгений Адамович откинулся назад, на спинку кресла. — Ты еще скажи, что эта девка — твоя бессмертная первая и последняя любовь за всю твою жизнь…

— А если и так?.. — Шахмин страдальчески поднял глаза к потолку.

— А если так, — холодно произнес Катальников, — это означает, что шлюха твоя знала слишком много: пожилые влюбленные козлы вроде тебя имеют обыкновение расслабляться в постельке и открывать некстати свою пасть… После чего с некоторым опозданием соображают, что не ту арию и не тому слушателю спели, и, рыдая крокодильими слезами, избавляются от возлюбленной, как сделал это ты, дорогой Боб!