Чего?

Говорю, в России детишкам жрать нечего, а вы раздулись, как эти... Упыри!

В России люди тоже по-разному живут. Кто ус­пел, тот и съел!

Шибко умный ты стал, Миша.

А я дураком никогда не был. Это ты за две сотни потел. В месяц! А мне эти сотни... Тьфу!

На нарах лежал, по-другому думал.

На нарах, не под нарами, — ухмыльнулся Слон. — Жестковато, но жить можно. Чего ты в бутылку ле­ зешь, Грязнов? Не в своем кабинете, в гостях!

Какая разница? Я под вами никогда не ходил. Заслужил — получай, нет вины — гуляй.

Что верно, то верно, — согласился Слон. — Ува­жали тебя. Особо за то, что по фене бегаешь, будто наш, родной, и на допросах морду не бил. Ну, конеч­но, и за это дело, — щелкнул по горлу Мишка. — Хочешь?

Ты шефу хотел позвонить, — напомнил Слава. — Может, он меня в гости позовет.

Уверен?

Если твой шеф — Ваня Бурят, то можешь не сомневаться.

Слон вытащил из нагрудного кармана портативный телефон, набрал номер, отошел в сторону. Хороший человек к нам залетел! Верно... А я хотел удивить, понимаешь... Лады. — Мишка обернулся к Славе: — Ждет. Банька у него готова. Настоя­щая, русская, веники березовые, дубовые, а хошь — пальмой парься или лаврушкой. Валим.

Ваня Бурят занимал небольшой коттедж на берегу моря. Как и положено хозяину, он встретил гостей на пороге дома. Рядом с ним, держа в руках хлеб-соль, стояла китаянка, девушка лет семнадцати с мрамор­ ным личиком, пухлыми губками и тонкими гибкими ручками. Она улыбалась, показывая белые зубы, и, вероятно, очень забавлялась представлением, в кото­ром играла роль хозяйки.

Грязнов отломил кусочек хлеба, макнул в соль, по­ложил в рот.

Как в России, — улыбнулся Бурят.

Не совсем, — возразил Грязнов, глядя на де­вушку.

Госпожа Ляньсан, — представил Ваня китаянку.

Слава легонько приложился к ручке девушки.

В дом или сначала попаримся?

Лучше в баньку.

Бурят приподнял руку, как бы прощаясь со Сло­ном, и тот послушно зашагал к машине.

Пусть бы попарился, — пожалел Мишку Гряз­нов. — По дороге только и разговоров было про баньку.

Успеет, — откликнулся Бурят.

Банька стояла в тени двух пальм, небольшая, ак­куратная, срубленная из осины, с просторным пред­ банником.

Топлю березой, — кивнул на чурбаки Ваня.

Береза вроде здесь не растет, — неуверенно ска­зал Слава.

Не растет. А я топлю.

Дороговатое удовольствие...

Даром дают. В порту любой нашей древесины навалом.

Бурят разделся первым, открыл дверь парилки.

Заходи, Грязнов! Да смотри с полки не кувыр­нись! Парок сибирский!

Любил жаркий пар Слава, заядлых парильщиков пе­ресиживал в тех же Сандунах или Дорогомиловских, а тут вошел — и захватило дыхание.

Да-а... — протянул он. — Парок что надо...

Посидим?

Посидим. — Слава взобрался на полок, примо­стился рядом с Бурятом, огляделся. — Как в дере­ венской. Кадки, валуны, котел и тот, кажись, мед­ный...

Медный, — подтвердил Ваня. — Прикрой плешь- то! Во-он шляпа лежит!

Ничего, — закряхтел Слава. — Пока терпимо.

Поддать, что ли?

Маленько можно.

Ваня спустился вниз, деревянным обшарпанным ковшиком зачерпнул кипятку из котла, плеснул на раскаленные камни.

Как?!

Хорошо-о... Хватит, Иван, хвати-ит!

Хорошо-о, — подтвердил Бурят, взгромоздившись на полок.

Ковшик-то, смотрю, расейский.

Дедовский. В прошлом году на родине побывал. В родимой деревеньке...

Каково приняли?

Приняли, — вздохнул Бурят. — Бабы попрята­лись, мужики с дробовиками засели. Изба пустая. Мать с отцом давно уж там, где и мы в свое время будем. Нашел вот один ковшик. Взял... Добавить?

Не-е, Ваня! Где веники-то?

В кадке. И мне захвати!

Какой?

Березовый!

А я, пожалуй, лавровым.

Охали, вскрикивали, кряхтели, хлеща друг друга вениками, и, распаренные, красные от нестерпимого жара, на карачках выползли в предбанник. Их ждал стол, уставленный бутылками с пивом, запотевшими от холода, в продолговатой тарелке лежали ломти осет­рины, дымился разварной картофель. Вскрыли пиво, припали к горлышкам.

Хор-роша... — отдуваясь, проговорил Гряз­нов. — Вот чего не ожидал в Гонконге, так баньки! Ува- ажил.

Они еще пару раз попарились и, накрывшись мах­ровыми простынями, поплелись к коттеджу.

Слышь, Иван, одежда-то моя где? — спохватил­ся Грязнов.

Бурят толкнул дверь в одну из комнат, молча ука­зал на диван, где лежала отутюженная рубашка, чис­тое нижнее белье и отдельно висел костюм, вычищен­ный, отглаженный, будто из магазина.

Минут через пятнадцать жду в столовой, — ска­зал Бурят, прикрывая дверь.

Содержимое карманов — документы, деньги, сига­реты, зажигалка, ключи — было сложено на низком столике. Грязнов оделся, расчесал редкие свои рыжие волосы, стараясь прикрыть проплешину, посидел не­много, покурил, поднялся и вышел из комнаты.

Позялюста, позялюста, — с улыбкой встретила его Ляньсан. — Просю, позялюста.

С приездом, господин директор! — провозгласил Ваня Бурят, встретив гостя на пороге столовой, и тут же взлетела под потолок пробка. — «Мадам Клико»!

Выпили по большому стакану шампанского, сели за стол.

По водочке?

Наливай.

Они еще немного поговорили о баньке, нахваливая друг друга за терпение, снова налили.

И по чью душу прилетел? — спросил Бурят.

Это что, твой тост? — помолчав, вопросом на воп­рос ответил Слава. — Так и захлебнуться недолго.

Извини.

Выпили, принялись за закуску. Ваня молчал, и Гряз- нов помалкивал. Потом он отодвинул тарелку, при­стально посмотрел на парня.

По чью душу, спрашиваешь? Может, и по твою.

Узнаю сыщика Грязнова, — расплылся в улыбке Бурят.

Был сыщик, да весь вышел.

Знаю. Грустно?