— Ты чего бубнишь? — Олег, широко улыбаясь, смотрел на Сашу. Вальяжно откинувшись на высокую резную спинку дубового стула, Олег крутил на широкой и светлой, тоже дубовой столешнице высокий хрустальный бокал со своей смесью, которая искрилась радужным многоцветьем, и терпеливо ждал ответа.

— Я совсем не бубню, — Саше захотелось немного обидеться, но он решил, что его все равно никто сейчас не поймет. — Это ко мне ясность пришла. Явилась наконец.

— А-а-а! — многозначительно протянул Олег. — Тогда извини. Ясность — штука редкая, ее вон как беречь надо! А то я подумал было… Рассказываю ему, понимаешь, что делать, чтобы приобщиться к клану владельцев этой хренотени, — Олег обвел взглядом дубовые, зеркальные, хромированные объемы, составлявшие внушительное помещение, в просторечье именуемое кухней, — а он, понимаешь, чта-а? Никакого внимания! Бубнит чего-то…

Он очень ловко, хотя и ненавязчиво, копировал своего хозяина. Да они там наверняка все этим на досуге грешат, что, кстати, может выглядеть, если надо, забавной лестью, но… коли глубже, то совсем и не забава. Даже больше того: сейчас, когда гудит вовсю предвыборная думская вакханалия, похоже, эти далеко не оболтусы, которые взяли Президента в тесное кольцо и держат глухую оборону, не умеют, да и не желают шутить над хозяином — они его попросту и в грош не ставят. А нужен он им для сугубо личных, корыстных целей. Впрочем, возможно, к Олегу это не имеет отношения… Но, с другой стороны, почему бы нет? А если это так, зачем здесь Турецкий? Нет, в самом деле, если разобраться, какой помощи он хотел от Шуриного младшенького, усевшегося на олимпе у ног Самого? Чтоб посодействовал? А в чем? Пока Саша на свои возможности не жаловался. Помог разобраться? Да ведь Турецкий умнее его. Ну, скажем так, старше. Значит, опытнее. Может, наоборот, поучить самого Олежку уму-разуму? Вот уже ближе к правде. Во всяком случае, за свинство по отношению к Славке, выразившееся в… да, а, собственно, в чем выразилось это самое хамство? Бабу увел? Так она же сама того пожелала. О чем заявила однозначно. Она свободна от каких-либо обещаний. Но — все равно нехорошо.

Саша вспомнил. Речь сегодня шла о Кирилле. Это раз. А уже второе — Татьяна. Хотя нет, она — на третье, на десерт, так сказать. А второе — госбезопасность. Уж не она ли обложила Турецкого и ведет, куда не ему, а ей требуется? Тут у Олежки могут быть свои источники. Открывать их Саше не надо, но пошарить там он, конечно, может. Просто по-товарищески. Ладно, цели определены, как говорили предки, задачи ясны, пора сменить пластинку.

— Ну так извини еще раз, благодетель, укажи путь к непрерывному и желанному росту благосостояния.

— Наконец слышу от тебя, — словно обрадовался Олег, — слова не мальчика, но мужа. Итак, запоминай, впрочем, можешь и записывать: пункт первый. Переходишь в мое ведомство. Должность я тебе сочиню хоть завтра. Мне советники во как, — он чиркнул ладонью по горлу, — необходимы. Твой переход, или, если пожелаешь, перевод, я обеспечу. Уедешь в отпуск из прокуратуры, а вернешься уже ко мне, сюда. Костя твой таких вопросов не решает, а генеральный ваш — не жилец, можешь полностью доверять моей информации. Уберут буквально со дня на день. Там за ним, Саша, такое числится!.. В общем, пока мы отправим его на пенсию, а через месячишко-другой, думаю, посадим. Чтоб шуму было поменьше. На него ведь давно уже оппозиция бочку катит, вот Президент и кинет ей кость. Кстати, чтоб ты знал: дело свое тебе раскрутить не удастся. А если, не дай Бог, чего, то твой генеральный его немедленно закроет. Учти, говорю это как другу. Впрочем, ты мне уже слово дал сегодня.

Очень интересно! Прямо как в том анекдоте: пьяный заяц под пень свалился, а волк с медведем из-за его тушки драку затеяли, да друг дружку и угробили. Проснулся заяц, глядит, а рядом трупы. Ну и дела, думает, чего по пьянке не наделаешь!.. Ну что ж, раз Олежка так говорит, значит, успел Саша проколоться.

— А по поводу чего я поклялся? — сделал он наивные глаза.

— Кончай, Саш, валять дурака! — Олег почти рассердился. — Если б я тебя не знал, честное слово, обиделся бы… Я ж о деле с тобой. В конце концов, ты спросил, я ответил. Словом, последнее слово, извини за тавтологию, за тобой.

Это как раз было понятно, хотя никакой тавтологией тут и не пахло.

— Я полагаю, Олежка, что к данному вопросу мы еще вернемся. Но моя к тебе просьба пока заключается в ином. Я уже сказал сегодня, что дело мы прекратили, остальные убийства раскручивают МУР и территориальная прокуратура, короче, их дела.

— Да ладно тебе темнить, — усмехнулся вдруг Олег. — Что я, вас с Костей не знаю, что ли? Для общественности, то есть для дураков, официально, поди, прекратили, а сами продолжаете. Могу поэтому только повторить: не делай, Саша, не нужной никому работы. И смертельно опасной.

«Интересно, — подумал Турецкий, — с каких это пор ловить убийц — ненужная работа? Впрочем, как я погляжу, в наше время многие понятия, несущие совершенно определенный и однозначный смысл, бывают извращены до неузнаваемости или вывернуты наизнанку… А Олег, конечно, прав, и от него я мог бы и не скрывать правды. Но что поделаешь…»

— Нет, — безучастно, как о пустом, отмахнулся Турецкий, — действительно прекратили. Ну — то, что касается Алмазова. А убийство Кочерги — все-таки самостоятельное, как говорится, убийство, Олежка, хотя сам он и прикончил, как выяснилось, своего шефа, а затем убийство Червоненко — эти висят на муровцах. Но с делом Алмазова, как я понимаю, никто их связывать не собирается. Разве что всплывет по ходу… нет, не думаю. Ты мне другое скажи: есть у тебя серьезные выходы, говоря прежним языком, на госбезопасность?

— А это еще зачем?

— Две причины. Интерес первый — киллеры. У меня имеется веское подозрение, что мальчики — из- под той «крыши». Второй же вопрос связан с вашей славной семейкой.

Олег так дернул рукой со стаканом, что едва не опрокинул его на пол.

— Так… понятно… — протянул он. — Мамаша настучала, что я не хочу потакать ее капризам? Сознавайся, сыщик!

Саша догадался, что своей шуткой Олег хотел загладить собственную растерянность. И только кивнул. Но и этого ему было достаточно. Олег тут же вскочил, явно «заводя» себя, забегал по огромной своей кухне и, размахивая длинными руками, почти крича, начал доказывать публике в лице Турецкого то, что ни в каких доказательствах не нуждалось. Ну конечно, у матери на старости, усугубленной тяжелой многолетней работой, появилась мания преследования. Боязнь за своих несчастных детишек, которые давным-давно выросли и занимаются такими серьезными государственными делами, которые ей отродясь не снились. Она знает, что ей положено, причем, знает отлично, но ей этого мало, и она лезет в такие сферы, где не только не окажут помощи, но еще и шею скрутят, чтоб к ним нос не совали. Он уже тысячу раз повторял ей одно и то же, но ей все равно неймется, и вот она подсылает ходоков, просителей, ставя их в идиотское положение.

На идиота Саша, вообще-то говоря, мог бы и обидеться. Тем более что из всех ходоков-просителей лично ему известен был пока только один человек — он сам. Но Олег так красиво разыгрывал свое возмущение, что Турецкий загляделся, заслушался и… ободряюще подмигнул ему. На что тот отреагировал мгновенно: резко выдохнул воздух, засмеялся и, махнув отчаянно рукой, мол, где наша не пропадала, с ходу плеснул в бокалы смородиновой водки.

— Давай, Саш, махнем за мать! Настырная она баба, но, увы, больше таких я не встречал… к сожалению.

Помолчали, покурили, и Олег, снова став деловитым, вернулся к Сашиным вопросам.

— Значит, киллеры, говоришь… Впрочем… Ладно, друг и учитель, если тебе все-таки придется отчитываться перед генеральшей, можешь ей заявить, что я уже выбирался на самый верх в Службе внешней разведки, — понимаешь? — и имею совершенно секретную информацию по Кирке. Тебе могу сказать лишь одно: он залег. На какой срок, не могу говорить. Поэтому любая волна в том направлении попросту опасна для него. Попробуй убедить в этом мать. И не надо ей лезть ни к академику, ни к его заму. Мужики мне сказали, что могли. А кстати, и у них там тоже намечаются серьезные перемены. Но это — сугубо между нами. Да-а, Саша, в трудное время живем-существуем… Мне иногда, честное слово, даже жалко становится нашего Президента. Он же на острие постоянно, а вокруг голодные шавки… Да что там шавки — псы свирепые, и каждый свою кость требует с пеной у рта. Вот он время от времени и вынужден