Вопреки данному самому себе слову и, более того, против собственного желания, скорее повинуясь обреченному чувству двоечника, не выполнившего домашнее задание, поздно вечером, уже из дома, Турецкий все-таки позвонил Меркулову. Тоже домой, разумеется. А где бы тому еще находиться в воскресенье да в половине двенадцатого? Нет, все-таки, видимо, сработал синдром школяра, обреченного на порку.

— Есть успехи? — без всякой интонации спросил Костя, чем поставил Турецкого в двойственное положение. Как в том анекдоте: «Все бизоны, о вождь, сдохли, осталось от них одно дерьмо. Зато дерьма, о вождь, много!» Так с какой же вести начинать свой доклад? С плохой или хорошей? А Костя не торопил, давал ему самому подумать, вот же зараза какая…

— Не уверен, — сказал Турецкий, — можно ли это назвать успехами, но беда в том, что Кочерга…

— Уже знаю, — перебил Костя, чем избавил следователя от самоистязания.

— Ну, раз тебе Федоров об этом все-таки сообщил, то тогда о другом. Тот шофер звался Сеней, Семеном Ивановичем Червоненко. А вовсе не Геной, как утверждал Кочерга. Смешно? Я тоже сначала не разобрал татуировку у него на пальцах. Протокол у меня, Костя, с собой, завтра с утра пораньше Сеня этот поможет нам составить фотороботы. Между прочим, Костя, этот таксист дал интересные показания. Он действительно вез из аэропорта Шереметьево прилетевшего из Германии тридцатилетнего пассажира в фирменной джинсе, который позже, напротив аэровокзала на Ленинградском проспекте, пересел от него в «мерседес». Смог и отчасти описать этого «курьера», и таким образом мы теперь имеем некоторые приметы человека, который вел алмазовский автомобиль и погиб вместе с нашим банкиром. Вопрос лишь один: кто он и что? Есть кое-что и о втором пассажире, но… слабо, слабо, Костя. Тут надо копать.

— Что ж, — успокоил Меркулов, — полагаю, что и этого уже немало. Да, забыл сказать, тут тебе, вернее для тебя, факс пришел из «Аэрофлота». Список пассажиров. Но, не желая тебя обременять дополнительной канителью, я его передал Федорову, чтоб его «архаровцы» поживее включились в проверку. И в начале недели, то есть завтра, максимум послезавтра, у нас лежали на столе результаты… Ну ладно, что Сеню этого быстро отыскал, за то особой благодарности не жди, это твое нормальное дело. Страна тебя учила и я полтора десятка лет натаскивал. Нашел, и молодец. Но где был всю вторую половину дня? Небось воспользовался удачей, списал на нее кошмарный и непростительный свой промах и, как обычно, с приятелем под ручку отправился к какой-нибудь очередной следовательше или адвокатессе?

Нет, если бы Костя просто промолчал о проколе с Кочергой, это был бы не он, не Меркулов. И насчет следовательши тоже… Откуда узнал про новую грязновскую знакомую? Ну хитер! Конечно, на подобный выпад наиболее верной была бы байка про какую-нибудь жгучую особу либо новый анекдот про очередного вождя. Но, не успев даже до конца оформить в голове остроумный ответ, Турецкий понял, что у него сейчас ничего не получится.

За долгие годы их совместного с Костей служения подслеповатой и явно выжившей из ума российской богине правосудия они действительно как-то приучили себя отвлекаться от криминальных дел с помощью спиртного или свежих анекдотов про шизоидных вождей, коим, если разобраться, нет числа. Но к стыду своему, в последнее время лакали спиртягу каждый сам по себе, и уж тем более не хохмили по адресу президентов. Спирту нынче, да и вообще всего питейного, хоть залейся, а вот пить стало почему-то некогда. Раньше было время, а сейчас словно укатилось куда-то в неизвестном направлении. А что касается вождей, тут совсем беда: никаких новых анекдотов. И вот это уже нехороший признак — либо к войне, либо к гладу великому. А может, минует нас чаша сия?..

Ну что ж, раз не выходит ни с бабами, ни с вождями, пойдем, как говаривал один из них, другим путем.

— Костя, а ведь я нашел Эмилио Боузу. Он — незаконнорожденный сын Сергея Егоровича Алмазова. — И Турецкий сделал соответствующую паузу.

Меркулов обязан был оценить и факт, и небрежный, снисходительный тон, которым сей факт изложен. Но он не стал придерживаться условий игры, поскольку факт-то ведь был первостатейный.

— Ну! Так что ж ты молчишь?! Что с ним?

Саша подробно доложил о результатах своей поездки в усадьбу Захарьино.

— Странная история… — задумчиво сказал наконец Меркулов. — Хороший, получается, человек-то был этот Сергей Егорович… Но, к сожалению, все это никакого отношения к его убийству не имеет.

— Как знать, — возразил Турецкий скорее из чувства противоречия. Или от общей усталости. — В нашем деле, как известно, никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

На другом конце провода послышалось многозначительное хмыканье. Философское откровение, изреченное им, было воспринято как элементарнейшая банальность. Да в общем-то Саша и сам хорошо понимал, что сморозил глупость: сомневающиеся пинкертоны хороши в другой компании, но никак не в общении с Костей.

Снова возникла пауза, однако родилась она не в ночной грязновской квартире, а там, на другом конце Москвы. Турецкий догадывался, что Костина голова, словно видеокамера, прокручивает сейчас фильм под названием «Частная жизнь банкира Алмазова». И возникшее молчание имело в основе не замешательство, а активную работу мысли.

— Получена информация из морга: признаков насилия на теле Кочерги не обнаружено. Асфиксия прижизненная. Это указывает на то, что он повесился сам. То есть его никто не подвешивал насильно. Интересно, не правда ли? Чего молчишь?

Саша считал, что Костя все это время обсасывал версию о причастности Марины Ковалевой и ее сына к криминальной развязке жизни банкира Алмазова и что он в конце концов должен будет вынести не подлежащий обжалованию вердикт: не виновны! И торжественно сообщить сейчас об этом. Но Меркулов поступил умнее, просто сменив тему, что и являлось конкретным доказательством его окончательного решения. Значит, он счел данную версию отработанной.

Турецкий же, в свою очередь, даже не стал и задумываться над последним его предположением, поскольку к своему решению также пришел окончательно.

— Конечно, интересно, Костя, но абсолютно не соответствует действительности. Этого не было, потому что не могло быть никогда. Я половину суток работал с Кочергой, знаю его мысли и намерения и начисто, с порога отвергаю версию о самоубийстве. Другое дело: нельзя спорить, что сюжет сработан гениально. Здесь рука высокого профессионала. Кроме того, не исключаю наличие новейших психотропных препаратов. Ну а откуда они берутся, ты, надеюсь, знаешь не хуже моего. Лет пять назад я сказал бы, что подобный препаратик вышел из стен лаборатории номер тринадцать ГБ. Теперь с такой же достоверностью можно заключить, что данный препарат используется и в мафиозной среде, где полным полно не только воров в законе, но и бывших, и сегодняшних гэбэшников.

— Послушай-ка, а вот в истории с этой твоей Кармен — совсем другой коленкор. Медики утверждают, что версия самоубийства сработана топорно. Что она состряпана умышленно с единой целью: заставить следствие сразу «угадать» — ага, здесь что-то не то, обман! Здесь не самоубийство, а умышленное убийство! После чего мы должны как оголтелые погнаться за этим грузинским Хозе. И будем бежать до посинения, а Санишвили станет преспокойно проживать в той же Германии. — И Меркулов неожиданно добавил без всякой связи с предыдущими умозаключениями: — А потом найдется тип, который скажет: «Учитесь у немцев!»

«Ага, — понял Турецкий, — обиделся-таки Костя на дурака генерального, который походя посоветовал мне лично хорошего баварского пивка попить на досуге, а Косте — устроить обмен специалистами для приобретения нами немецкого опыта…»

— Да вот, Костя, кстати о немцах. Мне это приснилось или Юрка Федоров действительно говорил, что у Алмазова с Санишвили имеется в Германии не то свой филиал, не то какое-то совместное предприятие?