Врач, смешной, похожий на киношного Айболита старикашка, встретил приветливо, провел гостей в кабинет, предложил Турецкому раздеться до пояса. Потом старательно, с помощью древнего стетоскопа, прослушал Сашин грешный организм — в кои-то веки в руки врача попал! — прощупал его жесткими пальцами и сказал, что, в общем, особых претензий к пациенту не имеет. Просто следовало бы поменьше курить и соблюдать режим питания. Поинтересовался следами уколов на руке, причиной ссадины, а заглянув в рот, скорбно покачал головой.

Саше пришлось, по просьбе Пушкарского, повторить рассказ о кофеиновых уколах, водке, вынужденном купании. Доктор внимательно выслушал, кивая белоснежной шапочкой, а потом объяснил, что Саше просто очень крупно повезло. Его похитители, к счастью, оказались полнейшими дилетантами. Они вбили в него более десятка уколов, а потом завершили экзекуцию громадной дозой алкоголя. В результате чего произошло так называемое алкогольно-кофеиновое растормаживание. Именно эта ошибка бандитов спасла жизнь Турецкому. Человек выглядит совершенно пьяным, но при этом все соображает. Не случись этого, Турецкий, оказавшись в ледяной воде, мог захлебнуться. Тем более повезло, что его даже и не связывали, надеясь, что утопленник будет выглядеть вполне естественно. Но после такой тяжелой стрессовой нагрузки человек на короткое время теряет сдерживающие начала — болтает, хохочет, реагирует неадекватно и, наконец, мертвецки засыпает. Отключается. Бывает, что после этого его нелегко привести в чувство.

Туманной своей памятью Саша ощущал, что, кажется, так оно все и было. А голова тяжелая и будто чужая до сих пор. Правда, он относил это свое состояние на счет мордобития.

По поводу зубной экзекуции доктор предложил адрес своего коллеги, отличного, по его словам, зубного врача. Турецкий адрес, конечно, взял и поблагодарил — не ронять же лица перед этим любезным эскулапом, нашедшим здесь, в Германии, вторую Родину, пусть не мать, а мачеху, но что поделаешь, если мачеха оказалась добрее?.. Сам же решил для себя, что у него все-таки должна состояться встреча с мифическим пока дантистом Нёмой Финкелем из Оффенбаха, который практикует по чужим страховкам, никому при этом не отказывая.

Пока же доктор дал Турецкому пузырек и предложил перед каждой едой, а также после устраивать себе основательное полоскание горла и полости рта. Ссадину на скуле он смазал какой-то пахучей мазью и аккуратно заклеил пластырем телесного цвета. Можно сказать, что теперь Александр Борисович Турецкий выглядел как ветеран-боксер, проводивший спарринг со своим весьма способным учеником-тяжеловесом. Выходя от доктора, Турецкий, как говорится, уперся рогами в собственную принципиальность:

— Валентин Дионисьевич, я вам глубоко признателен за вашу заботу обо мне, но ведь все это, как я понимаю, стоит денег и, наверно, немалых. Поэтому, с благодарностью принимая помощь, хочу сказать, что как только я… э-э, свяжусь со своими товарищами, в ту же, так сказать, минуту… вы понимаете, я постараюсь…

Пушкарский с несколько очумелым выражением на лице выслушал эту ахинею, задумчиво склонил голову набок, как тот классический любитель соловьиного пения, и подтвердил срывающимся в икоту голосом:

— Ну разумеется… Александр Борисович, я не премину представить вам счет… — и захохотал, закидывая голову.

Саша понял, что сморозил глупость. Но, с другой стороны, никто ведь и не обязан оказывать ему услуги. Тем более такой человек, как Пушкарский.

— Саша, дорогой мой, — закряхтел Валентин Дионисьевич, забираясь в машину, — ну скажите вы мне на милость: куда я должен тратить деньги, которые мне были так необходимы когда-то в молодости и не представляют ни малейшей ценности теперь? Хотя, впрочем, одну ценность они представляют-таки: даруют свободу передвижения. Но ведь и эта свобода не вечна, друг мой. Так что оставим наши счеты. Я действительно искренне рад помочь вам. Не напрашиваясь ни в друзья, ни, помилуй Бог, в наставники… Вы мне, Саша, показались симпатичны еще там, в Москве. Понравилось, что Феликс вас как-то сразу отличил и приветил, а ведь в нашей компании случайные люди, как правило, не задерживаются, знаете ли… И то, что вы его Маркушей называете, а меня — ВДП, тоже, замечу без ложной скромности, говорит о том, что не так уж безнадежно заканчиваем мы свое пребывание в этом мире… Но самое главное, вероятно, заключается в том, что я помню, как вы, не рисуясь и не раздумывая, тяпнули тогда с нами под селедочку стаканище этой превосходной, плохо очищенной, сиротской нашей, расейской водки… Батюшки мои, совсем старым становлюсь! Да как же это я забыл поинтересоваться у доктора, можно ли вам принимать-то? Ведь он больше про режим говорил… Вернемся, спросим?

— Да ну что вы, Валентин Дионисьевич, какие еще вопросы?

— А новое — хо-хо! — растормаживание не произойдет?

— Полагаю, не должно, — рассмеялся Турецкий.

— Ну тогда вперед, ибо иных дел у нас с вами в городе сегодня не предвидится. Уик-энд, друг мой, кончится только завтра.