Иван Силантьевич сел на кровати и отворил створку окна, принюхиваясь к запаху детства, к запаху счастья. Нет, не он это был. Не мог он так озвереть. А может, все, что произошло, не случайность, может, это судьба, карма? Или плата? Плата за грехи предков? Взять, например, отца. Он ведь ничего о родителе не знал, тот о себе никогда не рассказывал. Воевал он? Или сидел? А может, сажал и расстреливал?

Вот таким же жарким летом пятьдесят третьего вернулся из многолетней «геологической разведки» молчаливый чужой мужчина, никак не ассоциировавшийся со словом «отец». Несколько дней просидел на скамейке у забора, набивая махоркой и выкуривая самокрутки, которые выходили у него причудливо изогнутыми, словно трубки. Затем схватил железной лапой пробегавшего мимо сына и, сняв ремень, тут же, на улице, без причины выдрал! После этого все стало на места, и Ванька, сквозь слезы, понял, какое это счастье, когда есть отец.

Через некоторое время папаша решил, что нечего чаду болтаться без дела, и занялся образованием. Наняв двух евреев, заставил вдалбливать сыну английский и испанский. Немецкому учил его сам. Метод воспитания был универсален и доходчив. Учителям он платил, исходя из того, насколько сильно они драли его сына.

Иван вырос полиглотом и антисемитом. Но отец не дождался этого светлого для себя часа, он вообще скоро посчитал свой родительский долг выполненным и запил. Однажды его нашли на парашютной вышке с заточкой в боку... И тогда запомнилась фраза, невзначай оброненная кем-то: «Жил, как сука, а кончил, как вертухай!»

Раз с утра такая духота, наверняка давление подскочит. Копчик машинально нащупал упаковку с таблетками эуфиллина и потянулся за водой. Графин был пуст. Проверил чайник. Оказалось, в доме ни капли воды. Впрочем, этому обстоятельству он скорей обрадовался.

Несмотря на то что на дачные участки был проведен водопровод, Иван Силантьевич пользовался водой исключительно из источника. Родник был освящен, и сам батюшка не гнушался испить из него студеной водицы. Специально для этого каждый день, кроме воскресенья, приезжал здоровый бритоголовый парень с двумя алюминиевыми емкостями и наполнял их. А дачники единодушно проголосовали об открытии второго, охраняемого, входа на территорию дачных участков, исключительно для пешеходов.

Копчик взял небольшой двухлитровый бидончик и, неторопливо спустившись по ступенькам, вышел на посыпанную битым кирпичом дорожку.

У проходной он застал компанию молодых людей, которые вчера здорово потрепали ему нервы ночными воплями под музыку, за которую раньше запросто сажали. По всей видимости, они забыли пропуска и теперь охранник не желал выпускать их за территорию. Иван Силантьевич возрадовался, что его поход не будет испорчен шумом и гамом. Он терпеть не мог этой молодежной несдержанности. Копчик заранее вынул пропуск и готовился его предъявить, как всегда, в раскрытом виде, несмотря на то что охранник знал его лично уже не первый год.

Одна из девиц неожиданно бросилась к Ивану Силантьевичу, словно к родному, и, прижавшись всем телом, обняла, чмокнув в щеку. Пенсионер, привыкший к мягким женщинам, внезапно почувствовал неведомую упругость. Сердце старого дурака затрепетало и невольно напугало.

– Вот мой дедушка! Он нас проводит до родничка и обратно! – объявила девица.

Наглецы победно уставились на охранника. Однако Копчику совсем не хотелось быть игрушкой в руках кого бы то ни было. Он отстранил от себя девицу и, делая вид, что не понимает, что от него требуется, спокойно прошел, услышав вслед:

– Ах ты, старый хрен! Ничего не видит, не слышит и вообще не мое, мол, это дело? Ну, держись, дедуля! Вернешься, все бабке расскажу!

Но даже эта семейная сцена на охранника не подействовала.

– Ладно, – произнес рыжий парень спортивного телосложения, – все они здесь придурки! Пойдем за пропусками!

Компания шумно повернулась и отправилась обратно в поселок. А довольный Иван Силантьевич спокойно пошел по тропинке, стараясь соизмерять шаги с ритмом сердца.

Путь шел через сосновый бор, посреди которого, в принципе, и вырос дачный поселок. Но в лесу сосны росли густо и всегда стоял пьянящий аромат эфирных масел. Минут через пятнадцать показался мосточек через овраг, по дну которого протекал ручеек, берущий начало от источника. Это было самое неприятное место. Слишком уж хлипко выглядело убогое сооружение.

С обратной стороны, отчаянно цепляясь за поручни, полз белый как лунь альбинос Стервис. Перейдя, он отдышался и поприветствовал:

– Здравствуй, Иван Силантьевич. За водичкой с утреца намылился?

– Доброе утро, Карл Янисович, – ответил Копчик. – И откуда у тебя этот жаргон?

– Стараемся идти в ногу со временем! – похвастался белобрысый ровесник революции.

– Я и вижу. Ха-ха, – усмехнулся Иван Силантьевич. – Мосток-то как? Держится?

– Не говори, – мотнул головой блондин. – Того и гляди рухнет. Вот помяни мое слово. Сорвется с него кто-нибудь, шею сломает.

– И ведь никому нет дела! – воскликнул и, тут же вспомнив о сердце, обмяк Копчик.

– Да, сейчас никому ни до чего нет дела. Эх, будь я помоложе! Я в те годы... – неожиданно задумавшись, собеседник смолк.

– Что? – усмехнулся Иван Силантьевич. – Срубил бы новый мост?

– Нет, – вполне серьезно ответил Стервис. – Пригнал бы взводик солдат.

– Ну да, представляю, что солдаты выстроят.

– А зачем им строить? – хитро прищурился Карл Янисович. – Они с винтовочками бы вон там прогуливались, пока те, кому положено, не соорудят.

– Ну и шуточки у тебя! – слегка возмутился Копчик.

– Ладно, не прикидывайся, – ухмыльнулся, вытаращив глаза, прибалт. – Свои люди.

От его немигающего взгляда у Ивана Силантьевича от затылка к спине пробежали мурашки.

– Отважный человек был Ленин. Не боялся в свою гвардию латышей набирать, – поделился Копчик своими размышлениями.

– Все очень просто. Отец рассказывал. Дело в том, что они языка не понимали. Их сагитировать было невозможно! – ответил, перед тем как продолжить свой путь, потомок одного из стрелков.

Иван Силантьевич кое-как перебрался через мостик и, обогнув небольшой холм вышел к источнику.

Оформлен он был по всем правилам. Внизу располагался деревянный сруб небольшого колодца, в который, журча, падала студеная струя. Огорожено место было невысоким частоколом в духе древних кремлей. Тропинка выходила прямо к резным воротцам, запираемым на небольшой засовчик. Внутри же загончика стояла пара скамеек да памятная доска, провозглашающая открытие и освящение источника. Все было сделано для того, чтобы душа радовалась и отдыхала.

Копчик набрал воды. Отхлебнул из бидончика. Но глотать не стал. Такую ледяную выпьешь, так и ангину схлопотать недолго! Наконец, решив, что вода достаточно согрелась, сделал глоток. Хороша!

Блаженство длилось несколько мгновений. Затем вновь полезли дурные мысли. Вот ведь Янисович служил еще при Сталине. Кровищи на нем, должно быть, немерено. Ан нет, не видно, чтобы совесть мучила. А может, это он днем хорохорится, а по ночам спать не может? Вызвать на откровенность? Ведь не ответит, старый чекист.