пакетами, и пойти следом – и вы у дыры... Господи, да пойдемте же!.. Ой, вот она!..

Как раз в этот момент они, выйдя из лифта, повернули в основной коридор и оба одновременно ахнули, увидев сидевшую неподвижно на диванчике Ирину Генриховну. И Катя, опережая окончательно растерявшегося Меркулова, со всех ног бросилась к подруге. При этом совершенно не обращая внимания на молоденькую медсестру, пытавшуюся вручить Ирине стакан с какой-то жидкостью.

– Иришка, ну что ты опять устроила?! – Екатерина отодвинула в сторону сестру вместе с ее стаканом и, неожиданно опустившись на колени прямо на пол возле Ирины Генриховны, обняла ее ноги. – Дурочка... Совсем о себе не думаешь!..

Константин Дмитриевич сглотнул образовавшийся в горле ком и двинулся по направлению к женщинам, по дороге ласково обняв медсестру:

– Вас ведь, кажется, Лилей зовут?.. Идите, Лилечка, мы сами с ней поговорим...

Девушка послушно исчезла, а Меркулов, подойдя к диванчику, тяжело опустился рядом с Ириной. Та подняла голову и посмотрела на него взглядом, в котором смешалось все: презрение, ненависть, отчаяние, злость... Все, кроме симпатии, с которой всегда относилась к другу мужа.

– Что, Костя?.. – Голос ее слегка звенел от сдерживаемых чувств. – Ну давай начинай...

– Что начинать? – пробормотал он, отводя глаза.

– А то, что и всегда: очередную ложь, благодаря которой, благодаря целой цепи которых Шурик теперь здесь! – Она кивнула на дверь реанимации.

– Ириш, ну зачем ты так?..

– А ты – зачем?.. А вы – зачем?.. И Шурик – он тоже: лгал, лгал, лгал... А в итоге я – я сама вслед за тобой отправила его в этот проклятый детдом... Сама!..

– Ирка, уймись! – Катя произнесла это совсем другим, лишенным сочувствия тоном и, резко поднявшись на ноги, тоже села на диван по другую сторону от молчавшего Меркулова. – Константин Дмитриевич здесь, к твоему сведению, вторые сутки торчит без сна и отдыха, не нужно с ним так разговаривать!

Ирина Генриховна растерянно посмотрела на подругу, потом на собственные руки, в которых крепко сжимала ту самую пушистую сову, которую ей оставил перед поездкой в детдом Шурик. И жалобно спросила:

– Почему меня к нему не пускают?

– Пустят обязательно! – поспешно произнес Меркулов. – Конечно, пустят... Только немного позднее, ты же понимаешь, Ирина, что врачам виднее, что ему сейчас полезно, а что нет...

Ирина Генриховна внезапно горько усмехнулась и покачала головой:

– Вы все... разговариваете со мной, словно я сумасшедшая... Но что может быть нормальнее, чем жене находиться возле мужа, когда ему так плохо, что?.. Разве я могу нанести ему вред?!

– Ириш, – нерешительно произнес Меркулов, – я попробую завтра договориться с главврачом, даю тебе слово... А сейчас будь умницей, тебе нужно отдохнуть! Не хочешь в больницу, я тебя домой отвезу...

Ирина Генриховна посмотрела на него почти с жалостью:

– Ты, Костя, не понимаешь... Я никуда отсюда не уеду! Пока не увижу Шурика – никуда.

Вышедшая в этот момент из реанимации старшая медсестра, разумеется, и Иринины слова услышала, и что народа в коридоре стало еще больше, тоже увидела. Однако от комментариев на сей раз сочла за благо воздержаться. Зло фыркнув, она с независимым видом двинулась в сторону ординаторской.

И сразу же вслед за этим из-за двери реанимационной палаты выглянула раскрасневшаяся Лиля. Воровато посмотрев вслед начальнице, она окликнула Ирину:

– Ирина Генриховна... Быстрее сюда... Клавдии не будет десять минут минимум... Она лекарства пошла раскладывать для уколов, всегда сама это делает, нам не доверяет...

Но Ирина была уже рядом с девушкой, и на глазах изумленно переглянувшихся Кати и Меркулова обе они скрылись за плотно закрывшейся дверью реанимации...

В первое мгновение она его не узнала. Человек, с головы до пят забинтованный, словно мумия, – ее Шурик?.. Не может этого быть. Спустя секунду, вглядевшись в восковое, неестественно желтое лицо, выглядывающее из белоснежных бинтов, поняла: он... Только цвет лица не его и черты заострились, словно... словно...

– Шурик, – негромко окликнула она, пристально глядя на плотно смеженные веки мужа. – Турецкий, это я... Здравствуй!..

Она немного помолчала, отвела взгляд от мужа, поглядела на собственные руки со все еще зажатой в них игрушкой.

– Ах да... Я же тебе эту твою сову принесла, она тебе сейчас нужнее, чем мне! Когда проснешься, увидишь... Посмеешься, наверное. Скажешь что-нибудь такое, как всегда, забавное, и я тоже посмеюсь вместе с тобой – совсем как раньше, да?..

За спиной Ирины подозрительно шмыгнула носом медсестра, но жена Турецкого этого даже не заметила. Нахмурившись и умолкнув всего на секунду, продолжила:

– А может, ты, Турецкий, просто так устал за все эти годы, что решил наконец взять да и выспаться как следует? А?.. Ох, о чем это я? – Она снова помолчала. – Давай-ка я тебе лучше расскажу, что происходит за окнами, пока ты дрыхнешь!.. Сегодня жуткая жара, а до этого, позавчера кажется... нет, вчера ночью, был дождь. Настоящий ливень. Целая стена воды. Потом он кончился, и к утру остались только лужи. Я лежала и слушала, как по ним проезжают машины: если закрыть глаза, похоже на шелест волн на пляже... Турецкий, ты помнишь, когда мы последний раз были на море?.. Ты еще так смешно ходил по гальке, босиком... А потом поранил ногу и жутко ругался! Помнишь?.. Конечно, помнишь... Правда, было это жутко давно... Вот проснешься, и мы с тобой опять туда поедем... Только не вздумай, как всегда, мне пообещать и обмануть!..

Лиля, беззвучно стоявшая в углу реанимационной, осторожно вытерла влажные глаза: от слез у нее все вокруг начало двоиться и плыть, и даже показалось, что Александр Борисович шевельнул пальцами руки. Девушка сморгнула вновь навернувшуюся на глаза слезинку и посмотрела на часы: Клавдия вернется с минуты на минуту, и тогда... Тогда ее, скорее всего, уволят...

Наверное, жена Турецкого тоже обладала чувством времени, потому что прерывисто вздохнула:

– А теперь, Шурик, мне уже пора... Ты хоть снись мне, Турецкий, пока, что ли... Пожалуйста... – И внезапно этой удивительной женщине, как решила Лиля, выдержка все-таки отказала. Потому что, прежде чем выскочить из реанимационной, она все-таки закричала – на своего все равно ничего не слышавшего и не чувствующего мужа: – Очнись же ты, эгоист чертов!.. Слышишь?! И думать не моги меня бросать, и не надейся, врун несчастный!..

Спустя секунду Ирина уже рыдала в объятиях Меркулова, крепко прижавшего к себе жену друга и самого едва сдерживающего отчаяние.

Самой твердой и мужественной оказалась Екатерина.

– Все! – Она решительно взяла Ирину Генриховну за локоть. – Добилась своего? Добилась! А теперь – в больницу! Иначе в следующий раз тебя и на порог не пустят... Что случилось, девушка?..

Последнее относилось к Лиле Рассадиной, внезапно вылетевшей следом за Ириной из реанимации.

– Он... Там... – Девушка явно не находила слов.

– Что с ним?!

Ирина Генриховна моментально вырвалась из объятий Меркулова и, побелев, уставилась на Лилю.

– Он смо... смотрит!..

В следующую секунду все трое, позабыв обо всех запретах, ворвались в реанимацию. И первое, что увидели, – широко открытые глаза Александра Борисовича Турецкого, вполне осмысленно уставившиеся на их компанию...

– Что здесь происходит?! Вы что, совсем оборзе... Лиля!

Старшая медсестра выглядела так же неотвратимо и грозно, как статуя Командора, но на молоденькую нахалку Рассадину, получившую работу по блату, никакого впечатления это не произвело. Более того, неприлично взвизгнув, она кинулась на шею этой психопатке, супруге коматозного больного, и до ее начальницы, уже в который раз за этот сумасшедший день онемевшей от негодования, не сразу дошел смысл того, что девчонка выкрикивала:

– Он очнулся, очнулся!.. Александр Борисович очнулся, вышел из комы! Вы поняли? Вышел!..