Он положил трубку и виновато посмотрел на жену.
Майор милиции Широков доложил Азизову о происшествии. Полковник раздражённо поморщился. Похоже было, что рухнули все планы. У преступника перебита нога. На какое-то время он обречён на неподвижность. Значит, не удастся осуществить комбинацию с побегом, чтобы и дальше наблюдать за связями Щуко.
— Можно устроить так, чтобы распространился слух, будто побег удался? — вдруг спросил он начальника отделения.
Широков был удивлён.
— Ну? — нетерпеливо повторил полковник. — Побег, мол, удался, и арестованный скрылся.
— Полагаю, что можно, — неуверенно ответил Широков.
— Слух должен быть распространён не только среди жителей окрестных домов, но и между работниками отделения. Конечно, не считая тех, которые были здесь во время происшествия. С ними придётся поговорить особо. Вы понимаете меня?
— Так точно.
— Тогда действуйте.
Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.
— Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошёл. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму[62] видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.
— А… работа? — неуверенно проговорил Семин.
— На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.
— Едем. — Семин улыбнулся, потёр ладони. — Я, брат, знаешь как долму люблю!
Глава третья
Обер-ефрейтор Герберт Ланге стоял в офицерском блиндаже и отвечал на вопросы своего ротного командира лейтенанта Шульца.
— Таким образом, вы, Ланге, были дневальным по взводу и дежурили в землянке вторую половину ночи?
— Да, господин лейтенант.
— Никуда не отлучались?
— Нет, господин лейтенант.
— И вы видели, как вернулся с поста ефрейтор Георг Хоманн?
— Так точно. Он сменился в два часа ночи, ввалился в землянку и стал расталкивать солдат, занявших его место на нарах.
— Ну, а дальше? — Лейтенант испытующе оглядел обер-ефрейтора, его квадратное костистое лицо, массивное туловище с прижатыми к бокам длинными, тяжёлыми руками. — Что было дальше?
— Дальше? — Ланге чуть шевельнул рукой, шире раскрыл свои большие светлые глаза. — Я не знаю, что вас интересует, господин лейтенант.
— Вы ни о чем с ним не говорили?
Ланге облизнул губы, шумно перевёл дыхание.
— Говорил, господин лейтенант.
— О чем же, Ланге?
— Да ведь он, Хоманн, только три дня как из отпуска. А мы с ним из одних и тех же мест…
— Остбург?
— Остбург, господин лейтенант.
— Гм… Так о чем же вы беседовали? Предупреждаю, обер-ефрейчор Ланге, говорить правду, не лгать! Учтите, мне кое-что известно.
— Господин лейтенант в чем-то подозревает меня? — На лице Ланге отразилось удивление, растерянность.
— Нет, нет, — быстро сказал ротный командир.
Шульц имел основания верить Ланге — исполнительному и храброму солдату. Но ни в чем ведь нельзя было упрекнуть и ефрейтора Георга Хоманна. Тот тоже считался лучшим солдатом и, кроме того, недавно спас жизнь ему, Шульцу. А вот полчаса назад выяснилось, что Хоманн исчез, причём не просто исчез, а перебежал к русским!
По требованию лейтенанта Герберт Ланге доложил о своей беседе с Хоманном. В ней не было ничего особенного — ефрейтор Хоманн рассказывал о поездке в Остбург. Там все по-прежнему. Только вот бомбят город здорово. И люди ходят злые.
— Господин лейтенант, — сказал Ланге, заканчивая свой рассказ, — при выезде жандармы предупредили Хоманна, чтобы он держал язык за зубами: ни слова о том, что делается в тылу, об очередях, о бомбёжках. Поэтому прошу вас…
Лейтенант вздохнул.
— Идите, Ланге, — вяло сказал он. — От вас ничего не добьёшься. Идите, мне надо побыть одному.
Отпустив солдата, Шульц расстегнул воротник мундира, задумчиво подсел к столу. Да, все ощутимее признаки того, что дело близится к развязке. Уже первые солдаты перебегают на сторону противника. В германском тылу, который теперь день и ночь бомбят самолёты американцев, англичан и русских, все больше проклинают войну, Гитлера, нацистов. Ну, а дальше? Какова дальнейшая судьба Германии, немецкого народа, судьба самого Шульца?
Лейтенант встал, тряхнул головой, отгоняя невесёлые мысли, неожиданно для самого себя грубо выругался. Он долго ходил по землянке, сильно затягиваясь сигаретой и бормоча проклятия. Затем, несколько успокоившись, подсел к телефону — надо было докладывать об исчезновении Хоманна.
Утром командир батальона майор Гаус зачитал перед строем подразделения приказ. Командир полка объявлял, что ефрейтор Георг Хоманн, как дезертир из германского вермахта и предатель дела фюрера, лишается воинского звания, всех наград и прав. В случае поимки он подлежит расстрелу.
Хоманн благополучно переполз минное поле, прикрывавшее позиции германских войск, и теперь двигался по «ничьей» земле. Была ночь. Со стороны немцев то и дело взвивались в небо осветительные ракеты, заливая землю холодным голубоватым светом. Свет был таким ярким, что проникал в каждую выбоинку и щель. Повисев в воздухе, ракеты устремлялись вниз, и тогда от деревьев и камней бежали резкие, чёрные тени.
При каждой вспышке Хоманн распластывался на земле и ждал спасительной темноты, чтобы потом, изо всех сил работая коленями и локтями, продвинуться ещё на десяток метров.
Было морозно, но он не чувствовал холода. От его спины валил пар, с висков стекали струйки пота, заливая глаза и мешая глядеть. Хоманн продавил ладонью ледок во встретившейся на пути луже, поранил пальцы, но не заметил и этого. Он думал лишь об одном — быстрее миновать открытый и насквозь простреливаемый участок.
Впереди послышался шорох. Перебежчик замер. Шорох повторился. На бугре мелькнула тень, за ней — другая, третья.
Хоманн тяжело задышал.
— Геноссе! — позвал он хриплым шёпотом.
Тени перестали двигаться, шорох оборвался. Потом послышался металлический щелчок — будто
