посмотрите на мое горло! — Он задрал подбородок, демонстрируя полоску засохшей крови у себя на шее.

Джон провел по отметине загрубевшим пальцем.

— Это всего лишь царапина. Вам не причинили вреда.

Годфри нетерпеливо отшвырнул его руку.

— Куда подевалась эта моя проклятая жена? — прорычал он.

— Она ушла. Я видел, как она сворачивала за угол, направляясь на главную улицу.

Джон почувствовал, что рядом с ним оказалась Матильда. Ему было известно, что она питает слабость к Фитцосберну и не одобряет Мабель, которую полагала любительницей золота, но его стычка с сыном лорда Феррарса заставила ее с осторожностью и с опаской выразить сочувствие серебряных дел мастеру.

Почувствовав, что представление закончилось, маленькая толпа рассеялась, и коронер взял супругу под руку и повел домой.

— На вашем месте я бы вошел в дом и хорошенько запер двери, Фитцосберн, — посоветовал он. — Будем надеяться, что к утру страсти поутихнут.

На следующий день наступило воскресенье, почти выходной для коронера Его Величества в графстве Девон.

Утром Матильда потащила его в церковь, что неизменно проделывала раз в несколько недель. Будучи сама истово верующей, она все время попрекала Джона недостатком набожности. Хотя она часто ходила в большой собор неподалеку от их дома, любимым ее местом была крохотная церквушка Святого Олафа на Фор-стрит, непонятным образом носящая, имя первого христианского короля Норвегии.

Джон с неохотой отправился сопровождать ее на мессу, считая это важным шагом в примирении со своей супругой. У него не было твердых религиозных убеждений. Сам он полагал, что верит в Бога- в то время не верить было почти невозможно, — но религиозные верования являлись для него всего лишь неотъемлемой частью повседневной жизни, вроде необходимости дышать, есть и заниматься любовью. Его участие в опасных для жизни крестовых походах объяснялось вовсе не рвением избавить Святую землю от неверных — в сущности, он даже восторгался сарацинами. Он отправился туда, потому что так пожелал его король, а преданность Ричарду была более чем достаточной причиной для того, чтобы рисковать жизнью — а также оказаться вдали от Матильды. Итак, он совершил все необходимые обряды в церкви Святого Олафа, воспользовавшись моментом, когда священник затянул литургию и стал выполнять прочие ритуалы, чтобы поразмыслить над многочисленными проблемами, свалившимися на него во время расследования последних дел.

Дело о грабеже потерпевшего кораблекрушение корабля и последующих убийствах можно было считать законченным, староста и двое его подручных уже сидели в подземной темнице замка Рогмонт. Несмотря на угрозу Джона возложить расходы на их содержание на Торр, шериф сильно нервничал из-за того, что придется кормить их вплоть до следующего приезда судейской коллегии, на что могли уйти месяцы. По этой причине заключенным частенько позволяли бежать — тюремщики либо были подкуплены, либо прикидывались глухими и слепыми. Чаще всего это случалось в городской тюрьме у Южных ворот, где содержались те, кто ожидал приговора или уже был осужден городским судом. За их содержание там приходилось платить горожанам, и по городу гуляла расхожая шутка, что заключенные дружно, один за другим, сбегали из тюрьмы в леса, становясь преступниками-изгоями и облегчая таким образом налоговое бремя для граждан Эксетера.

Пока священник монотонно распевал псалмы с алтаря, Джон, сгорбившись, притаился среди членов конгрегации, которые стояли на голых каменных плитах пола, поскольку скамеек для их удобства предусмотрено не было. Мысли его снова переключились на невыясненные подробности дела об изнасиловании, смерти от последствий аборта, и он вяло подумал, а был ли Фитцосберн у шерифа и подал ли петицию, как грозился накануне. Если Джон правильно разобрался в характере Ричарда де Ревелля, тот будет вести себя чрезвычайно осторожно с Феррарсами, де Курси, городским старшиной и, естественно, с самим Фитцосберном, поскольку каждый из них занимал важное место в девонской общине. Шериф всегда старался оказаться на стороне победителя, особенно после того, как он здорово обжегся, поддержав злополучное восстание принца Джона против короля.

Коронер раздумывал над тем, была ли хотя бы доля правды в этих почти истерических обвинениях, выдвинутых против Фитцосберна. Хотя этот мужчина ему не нравился, он понимал, что чувства его не имеют никакого отношения к установлению виновности: пока что против Годфри не было ни малейших улик, зато сплетен и слухов — предостаточно.

Затем он переключился на другое, менее сложное дело. В пятницу погиб ребенок: от телеги, перевозившей строительные камни, оторвалось колесо и убило его. Жюри объявило колесо орудием смерти, а заодно и повозку, которая должна была быть конфискована и продана в пользу семьи ребенка. Теперь уже хозяину повозки грозила голодная смерть, поскольку другого транспортного средства, чтобы зарабатывать себе на жизнь, у него не было, но сейчас Джон принял решение вернуть ему телегу, и пусть выплачивает ее стоимость пострадавшему семейству частями. Деньги за продажу должны были поступать в королевскую казну, но тронутые горем людей и сами задавленные налогами члены жюри часто принимали решение о выплате денег семье пострадавшего.

Мысленно покончив с этим делом, Джон вернулся к реальности, почувствовав, как Матильда больно толкнула его локтем. Оказалось, что заунывное пение священника прекратилось, и служба закончилась. Он сопроводил свою супругу обратно к их дому, причем Матильда всячески старалась продемонстрировать своим знакомым, что она довольна семейной жизнью, опираясь на руку Джона. Несколько раз она останавливалась, чтобы поболтать. Сегодня утром главной темой для разговоров были, безусловно, скандал на Мартин-лейн и распад семейства Фитцосберна.

Насколько Джон мог судить по долетавшим до него обрывкам разговоров, Фитцосберна уже заочно признали виновным в нескольких изнасилованиях, совершении аборта и убийстве. Испытывая крайнее раздражение от такой ерунды, он поторапливал Матильду. Когда они дошли до дверей дома, Джон заявил, что ему нужно в замок, повидаться с ее братом и поговорить о событиях прошлого вечера. Он пообещал Матильде вернуться домой к обеду, сказав себе, что обязательно навестит «Буш» после, и поспешил через город к Рогмонту, а там поднялся по ступенькам в сторожевой домик.

Гвин и Томас, несмотря на то, что сегодня было воскресенье, оказались в крошечной комнатке коронера, как всегда завтракая хлебом и сыром. Джон рассказал им о драке на своей улице прошлым вечером, а также о тех шепотках, которые ходили по городу, обвиняя во всем серебряных дел мастера. Секретарь закивал своей птичьей головой.

— Та же самая история и в соборе. Каноники и их служки вовсю сплетничают об этом, — подтвердил он.

Гвин опустошил пинту эля.

— Вы думаете, во всем этом есть доля правды? — спросил он.

В ответ коронер своим любимым жестом только поднял плечи.

Томас, сгорбившись над своей бесконечной писаниной, снова поднял голову.

— Всего десять минут назад я видел, как по территории замка чуть ли не бегом прошли сначала Фитцосберн, а за ним Генри Риффорд. Держу пари, обоим до зарезу нужен шериф. Вне всякого сомнения.

Ни при каких обстоятельствах Джон де Вулф не стал бы испытывать жалость к своему шурину, но в это утро нечто похожее шевельнулось у него в груди, когда он увидел, в каком беспокойстве пребывает шериф.

Посланцы из дворца епископа и стюарды отталкивали друг друга, доставляя сообщения и требуя