крупу. И бабушкин сахар в толстеньких синих пачках тоже припрятали.

Дядя сказал, что пить каждый день чай с сахаром — это сущее баловство.

— Уедем отсюда, уедем! — упрашивала бабушку Лара.

— И-и, милок! Обтерпишься. А ехать нельзя. Слыхала, что Санька рассказывал? Как раз под бомбу и угодим.

Этот Санька — один печенёвский мальчишка — повадился к ним ходить. Бабушка травами лечила его от золотухи.

Ещё в Лахте бабушка собирала, сушила и складывала в мешочки разные травы и корешки. Но тогда Лара думала, что бабушка собирает их для коллекции, как Коля птичьи перья, и, кроме самой бабушки, они никому не нужны.

А вот в Печенёве, когда в аптеке не стало лекарств, корешки пригодились.

Оказалось, что бабушка занимается этим с молодых лет и в деревне её считают чуть ли не колдуньей, Которая может вылечить травами любую болезнь.

Так думали и Санькина мать, и сам Санька.

Пока бабушка готовила целебную траву, Санька, сидя на лавке, рассказывал новости. Да всё такие страшные: про взрывы, про пожары, про то, как на мирный поезд налетели фашистские самолёты и «ничего от того поезда не осталось — одна кровяная щепа…».

Прошло три недели, с тех пор как бабушка с Ларой приехали в Печенёво, и Санькины новости становились всё хуже, всё страшней.

Однажды утром он принёс известие, что возле соседнего села Тимонова видели наши отступающие войска.

— Замолчи! — прикрикнула на него Лара. — Вчера наши отступали, а сегодня, может, уже наступают. Мало ли что было вчера!

— Хорошо бы так! Только почему гремело всю ночь?

Лара сама слышала, как ночью гремело. Похоже было, что с запада движется гроза. Но в окошко девочке было видно, что крынка, которую тётя Дарья наткнула на плетень, блестит, словно её смазали маслом.

В бочке с водой, точно в чёрном зеркале, отражалась полная луна. Луна была жёлтая, как мёд, и висела над дядиным огородом так низко, что задевала за ветки укропа щекой.

Не бывает грома в ясную ночь. Девочку разбудили далёкие залпы пушек. Это не гроза надвигалась — надвигалась беда.

К утру канонада утихла, но на сердце не стало спокойнее. Все словно чего-то ждали. И после полудня уже через само Печенёво прошёл сильно поредевший батальон.

Ребята высыпали на улицу, и Лара хотела с ними, но бабушка не пустила. Бабушка сказала, что надо поскорее написать в Ленинград письмо и отправить с бойцами. Ведь деревенская почта уже не работает, и, не получая весточки, мать небось извелась.

Лара торопливо царапала по бумаге тупым карандашом.

А за окном слышался грузный топот и усталые, пропылённые голоса:

— Спасибо, дочка! Спасибо, сынок!

Это бойцы благодарили ребят, подававших им крынки с водой.

Кое-как письмо было написано, но батальон уже ушёл из деревни. Догнав на околице запоздавшего красноармейца, девочка сунула ему в руку свой листок.

— Отцу, что ли, на фронт? — спросил он, закладывая бумагу за борт пилотки.

— Нет. Моего папу уже убили.

Красноармеец закашлялся, словно ему что-то попало в горло.

— Это письмо маме. Только оно без марки.

— Не тужи. Получит твоя мама письмо. Сиротское письмо и без марки дойдёт.

Он хотел уйти, но девочка, осмелев, вцепилась в его рукав. «А как же мы? Что будет с нами?» — с тревогой спрашивали круглые детские глаза.

Боец осторожно высвободил рукав:

— Эх, дочка! Не думай, что по вас душа не болит.

Догнав в поле товарищей, он обернулся. На околице стояла толпа: заплаканные женщины, старик, опёршийся на костыль, белоголовые мальчишки, веснушчатые девчонки.

Скорбно глядя на уходивших, они молчаливо просили: «Возьмите и нас с собой».

Один за другим красноармейцы исчезали во ржи.

Последний раз колыхнулась рожь, и колыхнулась толпа от истошного бабьего вопля:

— Голубчики, милые! Да на кого же вы нас покидаете?

Этот вопль вытолкнул Лару из толпы. Раз наши уходят, и она с ними. Она не останется здесь.

Сперва перед девочкой мелькали ржаные колосья, потом дорога свернула на луг. Он был вихрастый от лохматых рядов нечисто, по-бабьи скошенной травы. Колхоз запаздывал с сенокосом: рабочих рук не хватало.

Ветер с луга пахнул в лицо Ларе, и шаг её замедлился. Девочка остановилась. Сладкий запах вянущих трав напомнил ей бабушку.

Что она писала маме всего полчаса назад? Кого обещала беречь?

«Люди добрые, — скажет бабушка, — зачем мне жить никому не нужной? Не на сына я надеялась, на внучку любимую. И она меня покинула, лапушка моя».

Закусив губы, девочка угрюмо смотрела на большие следы, отпечатавшиеся в дорожной пыли. Потом порывисто нагнулась и погладила их, как что-то живое и дорогое. Это она прощалась.

Она остаётся. Она не бросит бабушку в беде.

А где-то, как будто уже совсем близко, грянула пушка.