-- Неужели вы не хотите меня выслушать, -- возразил с улыбкой м-сье Пьер, -- неужели вы так упрямо верите в непогрешимость своих выводов, -- неизвестных мне вдобавок, -заметьте это, неизвестных.

Цинциннат молчал, пригорюнившись.

-- Так позвольте рассказать, -- с некоторою торжественностью продолжал м-сье Пьер, -- какого рода совершено мною преступление. Меня обвинили, -- справедливо или нет, это другой вопрос, -- меня обвинили... В чем же, как вы полагаете?

-- Да уж скажите, -- проговорил с вялой усмешкой Цинциннат.

-- Вы будете потрясены. Меня обвинили в попытке... Ах, неблагодарный, недоверчивый друг... Меня обвинили в попытке помочь вам бежать отсюда.

-- Это правда? -- спросил Цинциннат.

-- Я никогда не лгу, -- внушительно сказал м-сье Пьер. -Может быть, нужно иногда лгать -- это другое дело, -- и, может быть, такая щепетильная правдивость глупа и не приносит в конце концов никакой пользы, -- допустим. Но факт остается фактом: я никогда не лгу. Сюда, голубчик мой, я попал из-за вас. Меня взяли ночью... Где? Скажем, в Вышнеграде. Да, -- я вышнеградец. Солеломни, плодовые сады. Если вы когда-нибудь пожелали бы приехать меня навестить, угощу вас нашими вышнями, -- не отвечаю за каламбур, -- так у нас в городском гербе. Там -- не в гербе, а в остроге -- ваш покорный слуга просидел трое суток. Затем экстренный суд. Затем -- перевели сюда.

-- Вы, значит, хотели меня спасти... -- задумчиво произнес Цинциннат.

-- Хотел я или не хотел -- мое дело, друг сердечный, таракан запечный. Во всяком случае, меня в этом обвинили, -доносчики, знаете, все публика молодая, горячая, и вот: 'я здесь перед вами стою в упоенье...' -- помните романс? Главной уликой послужил какой-то план сей крепости с моими будто бы пометками. Я, видите ли, будто бы продумал в мельчайших деталях идею вашего бегства, таракаша.

-- Будто бы или?.. -- спросил Цинциннат.

-- Какое это наивное, прелестное существо! -- осклабился м-сье Пьер, показывая многочисленные зубы. -- У него все так просто, -- как, увы, не бывает в жизни!

-- Но хотелось бы знать, -- сказал Цинциннат.

-- Что? Правы ли были мои судьи? Действительно ли я собирался вас спасать? Эх вы...

М-сье Пьер встал и заходил по камере.

-- Оставим это, -- сказал он со вздохом, -- решайте сами, недоверчивый друг. Так ли, иначе ли, -- но сюда я попал из-за вас. Более того: мы и на эшафот взойдем вместе.

Он ходил по камере, тихо, упруго ступая, подрагивая мягкими частями тела, обхваченного казенной пижамкой, -- и Цинциннат с тяжелым унылым вниманием следил за каждым шагом проворного толстячка.

-- Смеха ради, поверю, -- сказал наконец Цинциннат, -посмотрим, что из этого получится. Вы слышите, -- я вам верю. И даже, для вящей правдоподобности, вас благодарю.

-- Ах, зачем, это уже лишнее... -- проговорил м-сье Пьер и опять сел у стола. -- Просто мне хотелось, чтобы вы были в курсе... Вот и прекрасно. Теперь нам обоим легче, правда? Не знаю, как вам, но мне хочется плакать. И это -- хорошее чувство. Плачьте, не удерживайте этих здоровых слез.

-- Как тут ужасно, -- осторожно сказал Цинциннат.

-- Ничего не ужасно. Кстати, я давно хотел вас пожурить за ваше отношение к здешней жизни. Нет, нет, не отмахивайтесь, разрешите мне на правах дружбы... Вы несправедливы ни к доброму нашему Родиону, ни тем более к господину директору. Пускай он человек не очень умный, несколько напыщенный, ветроватый, -при этом любит поговорить, -- все так, мне самому бывает не до него, и я, разумеется, не могу с ним делиться сокровенными думами, как с вами делюсь, -- особенно когда на душе кошки, простите за выражение, скребутся. Но каковы бы ни были его недостатки, -- он человек прямой, честный и добрый. Да, редкой доброты, -- не спорьте, -- я не говорил бы, кабы не знал, а я никогда не говорю наобум, и я опытнее, лучше знаю жизнь и людей, чем вы. Вот мне и больно бывает смотреть, с какой жестокой холодностью, с каким надменным презрением вы отталкиваете Родрига Ивановича. Я у него в глазах иногда читаю такую муку... Что же касается Родиона, то как это вы, такой умный, не умеете разглядеть сквозь его напускную грубоватость всю умилительную благость этого взрослого ребенка. Ах, я понимаю, что вы нервны, что вам трудно без женщины, -- а все-таки, Цинциннат, -- вы меня простите, но нехорошо, нехорошо... И, вообще, вы людей обижаете... Едва притрагиваетесь к замечательным обедам, которые мы тут получаем. Ладно, пускай они вам не нравятся, -- поверьте, что я тоже кое-что смыслю в гастрономии, -- но вы издеваетесь над ними, -- а ведь кто-то их стряпал, кто-то старался... Я понимаю, что тут иногда бывает скучно, что хочется и погулять и пошалить, -- но почему думать только о себе, о своих хотениях, почему вы ни разу даже не улыбнулись на старательные шуточки милого, трогательного Родрига Ивановича?.. Может быть, он потом плачет, ночей не спит, вспоминая, как вы реагировали...

-- Защита во всяком случае остроумная, -- сказал Цинциннат, -- но я в куклах знаю толк. Не уступлю.

-- Напрасно, -- обиженно сказал м-сье Пьер. -- Это вы еще по молодости лет, -- добавил он после молчания. -- Нет, нет, нельзя быть таким несправедливым...

-- А, скажите, -- спросил Цинциннат, -- вы тоже пребываете в неизвестности? Роковой мужик еще не приехал? Рубка еще не завтра?

-- Вы бы таких слов лучше не употребляли, -конфиденциально заметил м-сье Пьер. -- Особенно с такой интонацией... В этом есть что-то вульгарное, недостойное порядочного человека. Как это можно выговорить, -- удивляюсь вам...

-- А все-таки -- когда? -- спросил Цинциннат.

-- Своевременно, -- уклончиво ответил м-сье Пьер, -- что за глупое любопытство? И вообще... Нет, вам еще многому надобно научиться, так нельзя. Эта заносчивость, эта предвзятость...

-- Но как они тянут... -- сонно проговорил Цинциннат. -Привыкаешь, конечно... Изо дня в день держишь душу наготове, -а ведь возьмут врасплох. Так прошло десять дней, и я не свихнулся. Ну и надежда какая-то... Неясная, как в воде, -- но тем привлекательнее. Вы говорите о бегстве... Я думаю, я догадываюсь, что еще кто-то об этом печется... Какие-то намеки... Но что, если это обман, складка материи, кажущаяся человеческим лицом...

Он остановился, вздохнул.

-- Нет, это любопытно, -- сказал м-сье Пьер, -- какие же это надежды, и кто этот спаситель?

-- Воображение, -- отвечал Цинциннат. -- А вам бежать хочется?

-- Как так -- бежать? Куда? -- удивился м-сье Пьер.

Цинциннат опять вздохнул:

-- Да не все ли равно -- куда. Мы бы с вами вместе... Но я знаю, можете ли вы при вашем телосложении быстро бегать? Ваши ноги...

-- Ну, это вы того, заврались, -- ерзая на стуле, проговорил м-сье Пьер. -- Это в детских сказках бегут из темницы. А замечания насчет моей фигуры можете оставить при себе.

-- Спать хочется, -- сказал Цинциннат.

М-сье Пьер закатал правый рукав. Мелькнула татуировка. Под удивительно белой кожей мышца переливалась, как толстое круглое животное. Он крепко стал, схватил одной рукой стул, перевернул его и начал медленно поднимать. Качаясь от напряжения, он подержал его высоко над головой и медленно опустил. Это было еще только вступление.

Незаметно дыша, он долго, тщательно вытирал руки красным платочком, покамест паук, как меньшой в цирковой семье, проделывал нетрудный маленький трюк над паутиной.

Бросив ему платок, м-сье Пьер вскричал по-французски и оказался стоящим на руках. Его круглая голова понемножку наливалась красивой розовой кровью; левая штанина опустилась, обнажая щиколотку; перевернутые глаза, -- как у всякого в такой позитуре, -- стали похожи на спрута.

-- Ну что? -- спросил он, снова вспрянув и приводя себя в порядок.

Из коридора донесся гул рукоплесканий -- и потом, отдельно, на ходу, расхлябанно, захлопал клоун, но бацнулся о барьер.

-- Ну что? -- повторил м-сье Пьер. -- Силушка есть? Ловкость налицо? Али вам этого еще недостаточно?

М-сье Пьер одним прыжком вскочил на стол, встал на руки и зубами схватился за спинку стула. Музыка