подстать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складным аршином в кармане, — Мартын чувствовал, что Грузинов другим и не мог быть. Его простоватость, даже некоторая рыхлость, старомодная изысканность в платье (фланелевый жилет в полоску), его шутки, его обстоятельность, — все это было прочной оболочкой, коконом, который Мартын никак не мог разорвать. Однако самый факт, что встретился он с ним почти накануне экспедиции, казался Мартыну залогом успеха. Это тем более было удачно, что, вернись Мартын в Швейцарию на месяц позже, он бы Грузинова не застал: Грузинов был бы уже в Бессарабии.

Прогулки. До водопада, до Сен-Клера, до пещеры, где некогда жил отшельник. И обратно. Сентябрь был жаркий, погожий. — Утром, бывало, моросит, а уже к полудню весь мир нежно вспыхивает на солнце, блестят стволы деревьев, горят синие лужи на дороге, и горы, разогревшись, освобождаются от туманного облачения. Впереди — Софья Дмитриевна и Валентина Львовна, сзади — Грузинов и Мартын. Грузинов шагал с удовольствием, крепко опираясь на самодельную трость, и не любил, когда останавливались, чтобы поглазеть на вид: он говорил, что это портит ритм прогулки. Раз с какой-то фермы метнулась овчарка и стала посреди дороги, урча. Валентина Львовна сказала: “ой, я боюсь”, — зашла за спину мужа, а Мартын взял палку из руки матери, которая, обращаясь к собаке, издавала тот звук, каким у нас подгоняют лошадей. Один Грузинов поступил правильно: он сделал вид, что поднимает с земли камень, и собака сразу отскочила. Пустяк, конечно, — но Мартын любил такие пустяки. В другой раз, видя, что Мартыну трудно идти без трости по очень крутой тропинке, Грузинов извлек из кармана финский нож, выбрал деревцо и, молча, очень точными ударами ножа, смастерил ему палку, гладкую, белую, еще живую, еще свежую на ощупь. Тоже пустяк, — но эта палка почему-то пахла Россией. Софья Дмитриевна находила Грузинова милейшим и как-то за завтраком сказала мужу, что он непременно должен поближе с ним познакомиться, что о нем уже сложились легенды. “Не спорю, не спорю, — ответил дядя Генрих, поливая салат уксусом, — но ведь это авантюрист, человек не совсем нашего общества, впрочем, если хочешь, зови”. Мартын пожалел, что не услышит, как Юрий Тимофеевич разговорится с дядей Генрихом, — о деспотизме машин, о вещественности нашего века. После завтрака Мартын последовал за дядей в кабинет и сказал: “Я во вторник еду в Берлин. Мне нужно с тобой поговорить”. “Куда тебя несет?” — недовольно спросил дядя Генрих и добавил, тараща глаза и качая головой: “Твоя мать будет крайне огорчена, — сам знаешь”. “Я обязан поехать, — продолжал Мартын. — У меня есть дело”. “Амурное?” — полюбопытствовал дядя Генрих. Мартын без улыбки покачал головой. “Так что же?” — пробормотал дядя Генрих и поглядел на кончик зубочистки, которой он уже некоторое время производил раскопки. “Это о деньгах, — довольно твердо сказал Мартын, — я хочу попросить тебя дать мне в долг. Ты знаешь, что я летом хорошо зарабатываю. Я тебе летом отдам”. “Сколько?” — спросил дядя Генрих, и лицо его приняло довольное выражение, глаза подернулись влагой, — он чрезвычайно любил показывать Мартыну свою щедрость. “Пятьсот франков”. Дядя Генрих поднял брови. “Это, значит, карточный долг, так что ли?” “Если ты не хочешь...” — начал Мартын, с ненавистью глядя, как дядя обсасывает зубочистку. Тот сразу испугался. “У меня есть правило, — проговорил он примирительно, — никогда не следует требовать от молодого человека откровенности. Я сам был молод и знаю, как иногда молодой человек бывает опрометчив, это только естественно. Но следует избегать азартных... ах постой же, постой, куда ты, — я же тебе дам, я дам, — мне не жалко, — а насчет того, чтобы вернуть...” “Значит ровно пятьсот, — сказал Мартын, — и я уезжаю во вторник”.

Дверь приоткрылась. “Мне можно?” — спросила Софья Дмитриевна тонким голосом. “Какие у вас тут секреты? — немного жеманно продолжала она, беспокойно перебегая глазами с сына на мужа. — Мне разве нельзя знать?” “Да нет, все о том же, — о братьях Пти”, — ответил Мартын. “А он, между прочим, во вторник отбывает”, — произнес дядя Генрих и сунул зубочистку в жилетный карман. “Как, уже?” — протянула Софья Дмитриевна. “Да, уже, уже, уже, уже”, — с несвойственным ему раздражением сказал сын и вышел из комнаты. “Он без дела свихнется”, — заметил дядя Генрих, комментируя грохот двери.

Когда Мартын вошел в надоевший сад гостиницы, он увидел Юрия Тимофеевича, стоящего у теннисной площадки, на которой шла довольно живая игра между двумя юношами. “Смотрите, — козлами скачут, — сказал Грузинов, — а вот у нас был кузнец, вот он действительно здорово жарил в лапту, — за каланчу лупнет, или за речку, — очень просто. Пустить бы его сюда, как бы он разбил этих молодчиков”. “В теннисе другие правила”, — заметил Мартын. “Он бы им без всяких правил наклал”, — спокойно возразил Грузинов. Последовало молчание. Хлопали мячи. Мартын прищурился. “У блондина довольно классный драйв”. “Комик”, — сказал Грузинов и потрепал его по плечу. Меж тем подошла Валентина Львовна, плавно покачивая бедрами, а потом завидела двух знакомых барышень англичанок и поплыла к ним, осторожно улыбаясь. “Юрий Тимофеич, — сказал Мартын, — у меня к вам разговор. Это важно и секретно”. “Сделайте одолжение. Я — гроб-могила”. Мартын нерешительно огляделся. “Я не знаю...” — начал он. “Дык пойдемте ко мне”, — предложил Грузинов.

В номере было тесно, темновато, и сильно пахло духами Валентины Львовны. Грузинов растворил окно, на один миг он был как большая темная птица, раскинутая на золотом фоне, и затем все вспыхнуло, солнце, разбежавшись по полу, остановилось у двери, которую бесшумно затворил за собой Мартын. “Кажется, беспорядок, не взыщите, — сказал Грузинов, косясь на двуспальную постель, смятую полуденной сиестой. — Садитесь в кресло, голубчик. Очень сладкие яблочки. Угощайтесь”. “Я, собственно говоря, — приступил Мартын, — вот о чем хотел с вами поговорить: у меня есть приятель, этот приятель собирается нелегально перейти из Латвии в Россию...” “Вот это возьмите, с румянцем”, — вставил Грузинов. “Я все думаю, — продолжал Мартын, — удастся ли ему это? Предположим, — он отлично знает местность по карте, — но ведь этого недостаточно, — ведь повсюду пограничники, разведка, шпионы. Я хотел попросить вас — ну что ли, разъяснить”. Грузинов, облокотясь на стол, ел яблоко, вертел его, отхватывал то тут, то там хрустящий кусок и опять вертел, выбирая новое место для нападения. “А зачем вашему приятелю туда захаживать?” — осведомился он, бегло взглянув на Мартына. “Не знаю, он это скрывает. Кажется, хочет повидать родных в Острове или в Пскове”. “Какой паспорт?” — спросил Грузинов. “Иностранный, он иностранный подданный, — литовец, что ли”. “Так что же, — визы ему не дают?” “Этого я не знаю, — он кажется не хочет визы, ему нравится сделать это по-своему. А может быть действительно не дают...” Грузинов доел яблоко и сказал: “Я все ищу антоновского вкуса, — иногда, кажется, как будто нашел, — а присмакуюсь, — нет, все-таки, не то. А насчет виз вообще — сложно. Я вам никогда не рассказывал историю, как мой шурин перехитрил американскую квоту?” “Я думал, вы что-нибудь посоветуете”, — неловко проговорил Мартын. “Чудак-человек, — сказал Грузинов, — ведь ваш приятель наверное лучше знает”. “Но я беспокоюсь за него...” — тихо произнес Мартын и с грустью подумал, что разговор выходит отнюдь не таким, каким он его воображал, и что Юрий Тимофеевич никогда не расскажет, как он сам множество раз переходил границу. “И понятно, что беспокоитесь, — сказал Грузинов. — Особенно, если он новичок. Впрочем, проводник там всегда найдется”. “Ах, нет, это опасно, — воскликнул Мартын, — нарвется на предателя”. “Ну конечно, следует быть осторожным”, — согласился Грузинов и, потирая ладонью глаза, внимательно, сквозь толстые белые пальцы, посмотрел на Мартына. “И очень важно, конечно, знать местность”, — добавил он вяло.

Тогда Мартын проворно вынул небольшую в трубку свернутую карту. Он знал ее наизусть, не раз забавлялся тем, что чертил ее не глядя, — но теперь следовало скрыть свое знание. “Я, видите ли, даже запасся картой, — сказал он непринужденно. — Мне, например кажется, что Коля перейдет вот здесь, или здесь”. “Ах, его зовут Колей, — сказал Грузинов. — Запомним, запомним. А карта хорошая. Постойте...” (появился футляр, чмокнув, открылся, блеснули очки)... “Значит, позвольте, — какой, масштаб? — о, прекрасно... — вот — Режица, вот Пыталово, на самой черте. У меня был приятель, тоже, по странному совпадению, Коля, который раз перешел речку бродом и пошел вот так, а в другой раз начал здесь, — и