Гости с полными тарелками перетекли обратно в гостиную. Появился пунш.

— Господи, Тимофей, откуда у вас эта совершенно божественная чаша? ­ воскликнула Джоан.

— Виктор подарил.

— Но где же он ее раздобыл?

— Полагаю, в антикварной лавке в Крэнтоне.

— Господи, она же должна стоить целое состояние.

— Один доллар? Десять? Или меньше?

— Десять долларов - чушь! Я бы сказала, две сотни. Да вы посмотрите на нее. Взгляните на этот витой узор. Знаете, вам надо показать ее Кокереллам. Они разбираются в старом стекле. На самом деле у них даже есть кувшин из Лейк-Данмор, но он выглядит бедным родичем вашей чаши.

Маргарет Тейер в свой черед восхитилась и сказала, что ребенком она представляла себе стеклянные башмачки Золушки точь в точь такими же, зеленовато-синими; в своем ответе профессор Пнин отметил, что, primo[63], он был бы рад услышать хоть от кого-то, что содержимое не уступает сосуду, и, secundo[64], что башмачки Сандрильоны были не из стекла, а из меха русской белки - vair по-французски. Это, сказал он, очевидный случай выживания наиболее приспособленного из слов, - verre[65] больше говорит воображению, нежели vair, каковое слово, как он полагает, произошло не от varius - разнообразный, пестрый, - но от 'веверица', то есть от славянского названия определенной разновидности прекрасного, бледного, как у зимней белки меха, голубоватого, или лучше сказать 'сизого', голубиного ('columbine') тона, - 'от латинского 'columba', голубь, как хорошо известно кое-кому из присутствующих, так что вы, миссис Файр, как видите, в общем-то правы'.

— Содержимое превосходно, - произнес Лоренс Клементс.

— Очень вкусный напиток, - сказала Маргарет Тейер.

('А я всегда полагал, что 'columbine' - это какой-то цветок', - сказал Томас Бетти, и та с готовностью согласилась.)

Поговорили об относительном возрасте кое-кого из детей. Виктору скоро будет пятнадцать. Эйлин, внучке старшей сестры миссис Тейер, пять лет. Изабель - двадцать три, ей очень нравится работа секретарши в Нью-Йорке. Дочери доктора Гагена двадцать четыре, она вот-вот воротится из Европы после чудесно проведенного лета, - она разъезжала по Баварии и Швейцарии с весьма любезной старой дамой - Дорианной Карен, известной в двадцатых кинозвездой.

Зазвонил телефон. Кто-то желал поговорить с миссис Шеппард. С точностью, совершенно ему в этих делах не свойственной, непредсказуемый Пнин не только отбарабанил ее новый адрес и телефон, но и добавил таковые же ее старшего сына.

К десяти часам Пнин-пунш и Бетти-скотч вынудили кое-кого из гостей разговаривать громче, чем они о себе полагали. Алое зарево разливалось с одной стороны по шее миссис Тейер ­ под синей звездой ее левой серьги; сидя навытяжку, она потчевала хозяина рассказом о распре между двумя ее сослуживцами. Это была простенькая конторская история, однако тональные переходы от мисс Визг к мистеру Бассо и сознание того, как замечательно протекает вечер, заставляли Пнина пригибаться и восторженно гоготать, прикрываясь ладонью. Рой Тейер слабо помаргивал, глядя вдоль серого пористого носа в свой пунш и вежливо слушая Джоан Клементс, у которой, когда она бывала, как нынче, навеселе, появлялась соблазнительное обыкновение перемаргивать, а то и совсем закрывать синие в черных ресницах глаза и прерывать свои речи, - дабы выделить оговорку или собраться с мыслями, - глубокими придыханиями ('хо- о-о'): 'Но не кажется ли вам - хо-о-о - что то, что он пытается сделать - хо-о-о - практически во всех своих романах - хо-о-о - это - хо-о-о - выразить фантасмагорическую повторяемость определенных положений?'. Бетти сохранила свое управляемое маленькое 'я' и со знанием дела пеклась о закусках. В том конце комнаты, где помещалась ниша, Клементс угрюмо вращал неповоротливый глобус, а Гаген, старательно избегая традиционных интонаций, к которым он прибегнул бы в более свойской компании, рассказывал ему и ухмылявшемуся Томасу свежий анекдот о мадам Идельсон, слышанный миссис Гаген от миссис Блорендж. Подошел Пнин с тарелкой нуги.

— Это не вполне для ваших непорочных ушей, Тимофей, сказал Гаген Пнину, который всегда признавался, что не видит соли ни в одном из 'скабрезных анекдотов', - однако...

Клементс перебрался поближе к дамам. Гаген начал рассказывать историю заново, Томас ­ заново ухмыляться. Пнин ладонью брезгливо отмахнулся от рассказчика - 'да ну вас' - и сказал:

— Я слышал этот же самый анекдот лет тридцать пять назад в Одессе и даже тогда не смог понять, что в нем смешного.

На еще более поздней стадии вечеринки вновь произошли некоторые перегруппировки. В углу кушетки скучающий Лоренс перелистывал альбом 'Фламандские шедевры', подаренный Виктору матерью и забытый им у Пнина. Джоан сидела на скамейке у мужниных ног, поставив тарелку с виноградом на подол широкой юбки, и прикидывала, когда можно будет уйти, не обидев Тимофея. Прочие слушали рассуждения Гагена о современном образовании:

— Можете надо мной смеяться, - говорил он, бросая острый взгляд на Клементса, который покачал головой, отвергая вызов, и протянул альбом Джоан, показав ей в нем нечто такое, от чего она захихикала.

— Можете надо мной смеяться, но я утверждаю, что единственный способ выбраться из этой трясины, - самую капельку, Тимофей, спасибо, - это запереть студента в звуконепроницаемой камере и уничтожить лекционные залы.

— Да, конечно, - шепотом сказала мужу Джоан, возвращая альбом.

— Я рад, что вы со мной согласны, Джоан, - продолжал Гаген. - Однако, когда я попытался развить эти мысли, меня назвали 'enfant terrible'[66] и, быть может, дослушав меня до конца, вы не так легко со мной согласитесь. В распоряжении изолированного студента будут фонографические записи по всевозможным предметам...

— Но личность лектора, - сказала Маргарет Тейер. - Она же что-нибудь да значит.

— Ничего! - выкрикнул Гаген. - В том-то и ужас! Кому, например, нужна его, - он указал на сияющего Пнина, - кому нужна его личность? Никому! Они, не дрогнув, откажутся от блестящей личности Тимофея. Миру нужна машина, а не Тимофей.

— Тимофея можно было бы показывать по телевизору, - сказал Клементс.

— О, я бы смотрела с восторгом, - сказала Джоан, улыбнувшись хозяину, а Бетти с силой закивала. Пнин низко им поклонился и развел руками - 'обезоружен'.

— А что думаете вы о моем спорном проекте? - спросил Гаген у Томаса.

— Я могу вам сказать, что думает Том,- произнес Клементс, продолжая разглядывать все ту же картинку в книге, раскрытой у него на коленях. - Том думает, что наилучший способ обучения чему бы то ни было состоит в том, чтобы устраивать обсуждения в классе, то есть дозволять двадцати безмозглым юнцам и двум нахальным невротикам пятьдесят минут толковать о том, о чем понятия не имеют ни они, ни их преподаватель. Надо же, - продолжал он без всякого логического перехода, - три последних месяца ищу эту картину, а она - вот она. Издателю моей новой книги по философии жеста понадобился мой портрет, а мы с Джоан знаем, что видели нечто поразительно похожее у старых мастеров, но даже период вспомнить не можем. И вот, пожалуйста. Только и осталось, что добавить спортивную рубашку, да убрать руку этого вояки.