Некий сельский идальго с таким жаром и увлечением отдавался чтению рыцарских романов, что вообразил, будто описанные в них фантастические приключения правдивы и достойны подражания. «И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет. Бедняга уже представлял себя увенчанным за свои подвиги, по малой мере, короной Трапезундского царства; и, весь отдавшись во власть столь отрадных мечтаний, доставлявших ему наслаждение неизъяснимое, поспешил он достигнуть цели своих стремлений». Начистив до блеска старые доспехи, доставшиеся ему от прадеда, он стал подыскивать славное имя для своей клячи и окрестил ее в конце концов Росинантом, сам же — прозываясь Алонсо Кихадой, Кесадой или Кеханой — по примеру доблестного Амадиса, присовокупившего к собственному имени название своего королевства, «решил, что и ему, как истинному рыцарю, надлежит присовокупить к своему имени название своей родины и стать Дон Кихотом Ламанчским, чем, по его мнению, он сразу даст понять, из какого он рода и из какого края, и при этом окажет честь своей отчизне». Затем «он пришел к заключению, что ему остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо странствующий рыцарь без любви — это все равно, что дерево без плодов и листьев или же тело без души». Тогда он вспомнил о миловидной деревенской девушке, в которую он одно время был влюблен, хотя она об этом не подозревала, и «выбирая для нее имя, которое не слишком резко отличалось бы от ее собственного и в то же время напоминало и приближалось бы к имени какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, положил он назвать ее Дульсинеей Тобосскою, — ибо родом она была из Тобосо».

«Покончив со всеми этими приготовлениями, наш идальго решился тотчас же осуществить свой замысел, ибо он полагал, что всякое промедление с его стороны может пагубно отозваться на человеческом роде: сколько беззаконий предстоит ему устранить, сколько кривды выпрямить, несправедливостей загладить, злоупотреблений искоренить, скольких обездоленных удовлетворить! И вот, чуть свет, в один из июльских дней, обещавший быть весьма жарким, никому ни слова не сказав о своем намерении и оставшись незамеченным, облачился он во все свои доспехи, сел на Росинанта и… выехал в поле». Пародия на рыцарские романы продолжается, когда он рассуждает о себе в манере книг, которых начитался.

«— Блаженны времена и блажен тот век, — продолжал он, — когда увидят свет мои славные подвиги, достойные быть вычеканенными на меди, высеченными на мраморе и изображенными на полотне в назидание потомкам! Кто б ни был ты, о мудрый волшебник, коему суждено стать летописцем необычайных моих приключений, молю: не позабудь доброго Росинанта, вечного моего спутника, странствующего вместе со мною по всем дорогам.

Потом он заговорил так, как если бы точно был влюблен:

— О принцесса Дульсинея, владычица моего сердца, покоренного вами! Горько обидели вы меня тем, что, осыпав упреками, изгнали меня и в порыве гнева велели не показываться на глаза красоте вашей! Заклинаю вас, сеньора: сжальтесь над преданным вам сердцем, которое, любя вас, тягчайшие терпит муки!

На эти нелепости он нагромождал другие, точь-в-точь как в его любимых романах, стараясь при этом по мере возможности подражать их слогу, и оттого ехал так медленно, солнце же стояло теперь так высоко и столь нещадно палило, что если б в голове у Дон Кихота еще оставался мозг, то растопился бы неминуемо». Смущенный тем, что еще не посвящен в рыцари, он решает просить об этой милости первого встречного. Прибыв на постоялый двор, он принимает его за замок, а его хозяина — за кастеляна.

Покончив со скудным ужином, который представляется ему пиром, Дон Кихот падает на колени перед опешившим хозяином.

«— Итак, да будет вам известно, что просьба, с которой я к вам обратился и которую ваше человеколюбие обещало исполнить, состоит в том, чтобы завтра утром вы посвятили меня в рыцари; ночь я проведу в часовне вашего замка, в бдении над оружием, а завтра, повторяю, сбудется то, чего я так жажду, и я обрету законное право объезжать все четыре страны света, искать приключений и защищать обиженных, тем самым исполняя долг всего рыцарства, а также долг рыцаря странствующего, каковым я являюсь и каковой обязан стремиться к совершению указанных мною подвигов». Мечта Дон Кихота осуществляется лишь потому, что плутоватому хозяину не чуждо грубое чувство юмора. Пародия на рыцарскую литературу приобретает у Сервантеса новую форму. И вот шельма хозяин подыгрывает мечтателю Дон Кихоту, напоминая о некоторых деликатных вещах: у всех доблестных рыцарей — и это ничуть не умаляло их доблести — «кошельки на всякий случай были туго набиты; брали они с собой и чистые сорочки, а также баночки с мазью, коей врачевали они свои раны». Далее следует бдение над оружием, которое прерывает потасовка с погонщиками мулов, сбросившими доспехи с водопойного корыта. В конце концов хозяин постоялого двора совершает над Дон Кихотом шутовскую церемонию посвящения в рыцари, и тот отправляется на поиски приключений, предварительно изъявив благодарность хозяину. «В ответ хозяин на радостях, что отделался от него, произнес не менее высокопарную, хотя и не столь пространную речь и, ничего не взяв за ночлег, отпустил его с миром».