— Долго ли намерен пробыть в Люте? Нет, Грег, эту заказываю я! Заплатишь за вторую. Скажи…

— Как это странно, вспоминать! Безумства, фантазии, реальное в степени «икс»! Клянусь, голову готов был отдать татарину на отсечение, лишь бы ножку ее поцеловать. Ты кузен ей, почти что брат, тебе не понять этой одержимости. А пикники! А Перси де Прэ, похвалявшийся мне на ее счет, я с ума сходил от зависти и досады, и д-р Кролик, который, говорят, тоже любил ее, и гениальный сочинитель музыки Фил Рак — все, все, все уж покойники!

— Право же, в музыке я мало что смыслю, но когда приятель твой взвыл, не скрою, испытал большое наслаждение. Увы, через пару минут у меня встреча. За твое здоровье, Григорий Акимович!

— Аркадьевич! — машинально поправил Вана Грег, в начале ему это спустивший.

— Ах да! Глупая неувязка со славянской речью! А как Аркадий Григорьевич?

— Скончался. Незадолго до твоей тетушки. Надеюсь, газеты достойно воздали дань ее таланту? А где ж Аделаида Даниловна? Вышла она замуж за Кристофера Виноземского или за его брата?

— Она то ли в Калифорнии, то ли в Аризоне. По-моему, супруга Андреем зовут. А может, и нет. Вообще-то я с кузиной не слишком близок: в Ардисе гостил всего дважды, недели по две — по три, да и было это давным-давно.

— Я слышал, она в кино снимается?

— Понятия не имею. Никогда не видел на экране.

— О, это было бы ужасно, клянусь, включаю доротелик — и тут она! Как пред утопающим предстает все прошлое — и деревья, и цветы, и таксик в венке. Должно быть, на нее ужасно подействовала ужасная смерть матери.

Ей-богу, с эпитетом «ужасный» у него перебор. Ужасный костюм, ужасная опухоль. К чему мне все это? Отвратительно — хотя в каком-то диком смысле и забавно: моя словоохотливая тень, мой шаржированный двойник.

Ван уж готов был уйти, как вдруг подошел в элегантной униформе шофер сказать «милорду», что леди ждет в автомобиле за углом рю-Сайгон и требует милорда.

— Ага! — заметил Ван. — Я вижу, ты именуешь себя британским титулом. Отец твой предпочитал слыть по-чеховски полковником.

— Моди англо-саксонского происхождения и, в общем, ей так больше нравится. Считает, что за границей титул вызывает больше почтительности. Кстати, от кого-то я слыхал — ну да, от Тобака! — что Люсетт здесь, в «Альфонсе Четвертом». Я ведь не спросил про твоего отца! В добром ли он здравии? (Ван кивнул.) Ну а как гувернантка-беллетристка?

— Последний ее роман называется «L'ami Luc»[440]. Только что получила за эту тягомотную дребедень премию Академии Бонеля.^{144}

Они со смехом расстались.

Буквально через минуту, как то всегда случается в фарсе или в большом незнакомом городе, Ван наткнулся еще на одно знакомое лицо. И испытал прилив радости, завидев Кордулу в узкой алой юбке, склонившейся с детским сюсюканьем над двумя несчастными пудельками, привязанными к столбику у колбасного магазина. Ван коснулся ее кончиками пальцев, та возмущенно выпрямилась и обернулась (тут возмущение тотчас сменилось веселым узнаванием), а Ван процитировал избитые, но весьма уместные стишки, ему уж с детства памятные по раздражавшим выкрикам одноклассников:

С годами Кордула стала еще привлекательней, и хоть с 1889-го мода столько раз менялась, в момент этой их встречи прически и юбки на короткий миг (новый, гораздо более элегантный образ уже влек Кордулу вперед) вернулись к стилю двенадцатилетней давности, и уж будто ничто не отделяло обоих от прежних приверженностей и увлечений. Кордула обрушила на него поток любезных расспросов — но Вану нетерпелось, пока пламя не потухло, поскорей покончить с решением куда более важной проблемы.

— Не будем на пустые слова тратить накат возвращенного времени. У меня, к твоему сведению, такой подъем энтузиазма! Знаешь, пусть это глупо и дерзко, но потребность моя не терпит отлагательств. Не хочешь ли вместе со мной наставить рога своему муженьку? Немедля!

— Но позволь, Ван! — гневно воскликнула Кордула. — Ты переходишь границы! Я счастлива в замужестве. Мой Тобачок меня обожает. У нас уж было бы с десяток детей, если бы я не проявляла осмотрительность с ним и с другими!

— Тебе приятно будет узнать, что данный другой, как выяснилось, абсолютно стерилен.

— М-да, чего не скажешь обо мне. По-моему, взгляда моего достаточно, чтоб мула ожеребить! К тому же сегодня я приглашена на ленч к Голям!

— C'est bizarre[441], такая обольстительная девочка, столько нежности к пуделькам, а пузатому бедолаге Вану — от ворот поворот!

— Вины куда резвей собачек!

— Раз любишь всякие изречения, — не отставал Ван, — позволь привести одно арабское: от кушака красавицы до рая путь к югу длиной в один ослиный вскрик. Eh bien?[442]

— Ты невозможен! Где, когда?

— Где? Да хоть в этой дрянной меблирашке напротив. Когда? Прямо сейчас! Как раз коня-качалки в наших играх не хватало, ведь таков tout comfort [443], что нас ждет — большего не обещаю!

— Мне надо быть дома не позже половины двенадцатого, а сейчас почти одиннадцать!

— Всего-то пять минут! Прошу!

Верхом она была похожа на девчонку, храбро осваивавшую первую в жизни карусельную лошадку. В вульгарной контрпозиции рот ее исказился квадратной moue[444]. Смурные, угрюмые уличные проститутки проделывают это с плотно сжатыми губами, без всякого выражения. Она пускалась вскачь дважды. Их стремительный обхват вместе с повторением продлились не пять, пятнадцать минут. Весьма собой довольный, Ван прошелся с нею напоследок сквозь буро-зеленую сень Буа де Бейё в ту сторону, где был ее особнячок (small mansion).

— Да, кстати, — сказал Ван, — я не пользуюсь больше нашей квартирой на Алексис. Лет семь или восемь там жили у меня одни небогатые люди — семейство полицейского констебля, который прежде служил лакеем у дядюшки Дэна в имении. Теперь моего полицейского уж нет в живых, а его вдова с тремя сыновьями вернулась в Ладору. Я хотел бы расстаться с этой квартирой. Не согласишься ли принять ее в качестве запоздалого свадебного подарка от воздыхателя? Отлично! Как-нибудь повторим наши игры. Завтра я должен быть в Лондоне, а третьего «Адмирал Тобакофф», мой любимый лайнер, отплывет со мною в Манхэттен. Аи revoir![445] Скажи своему, чтоб остерегался низких притолок. Рога, едва появляются, еще нежные слишком. Грег Ласкин утверждает, что Люсетт в «Альфонсе Четвертом»?

— Это так. А вторая где?

— Я думаю, здесь мы расстанемся! Двадцать минут двенадцатого. Так что поспеши.

— Аи revoir! Ты гадкий мальчишка, а я гадкая девчонка. Но было чудно — хотя ты и обращался со мной не как со знакомой дамой, а так, будто я у тебя шлюшечка. Погоди! Вот совершенно секретный адрес, по которому ты сможешь всегда (роется в сумочке) «меня найти» (отыскав