есть куда упадать, есть земля, есть Россия,есть тропа вся в лиловой кленовой крови,есть порог, где слоятся тузы золотые,есть канавы — а бедные книги твои,без земли, без тропы, без канав, без порога,опадут в пустоте, где ты вырастил ветвь,как базарный факир, то есть не без подлога,и недолго ей в дымчатом воздухе цвесть.Кто в осеннюю ночь, кто, скажи-ка на милость,в захолустии русском, при лампе, в пальто,среди гильз папиросных, каких-то опилоки других озаренных неясностей, ктона столе развернет образец твоей прозы,зачитается ею под шум дождевой,набегающий шум заоконной березы,поднимающей книгу на уровень свой?Нет, никто никогда на просторе великомни одной не помянет страницы твоей:ныне дикий пребудет в неведенье диком,друг степей для тебя не забудет степей.В длинном стихотворении „Слава“ писателя,так сказать, занимает проблема, гнететмысль о контакте с сознаньем читателя.К сожаленью, и это навек пропадет.Повторяй же за мной, дабы в сладостной язведо конца, до небес доскрестись: никогда,никогда не мелькнет мое имя — иль разве(как в трагических тучах мелькает звезда)в специальном труде, в примечаньи к названьюэмигрантского кладбища и наравнес именами собратьев по правописанью,обстоятельством места навязанных мне.Повторил? А случалось еще, ты пописывалне без блеска на вовсе чужом языке,и припомни особенный привкус анисовыйтех потуг, те метанья в словесной тоске.И виденье: на родине. Мастер. Надменность.Непреклонность. Но тронуть не смеют. Поройперевод иль отрывок. Поклонники. Ценностьевропейская. Дача в Алуште. Герой».И тогда я смеюсь, и внезапно с пера мой любимый слетает анапест,образуя ракеты в ночи, так быстра золотая становится запись.И я счастлив. Я счастлив, что совесть моя, сонных мыслей и умыслов сводня,не затронула самого тайного. Я удивительно счастлив сегодня.Это тайна та-та, та-та-та-та, та-та, а точнее сказать я не вправе.Оттого так смешна мне пустая мечта о читателе, теле и славе.Я без тела разросся, без отзвука жив, и со мной моя тайна всечасно.Что мне тление книг, если даже разрыв между мной и отчизною — частность?Признаюсь, хорошо зашифрована ночь, но под звезды я буквы подставили в себе прочитал, чем себя превозмочь, а точнее сказать я не вправе.Не доверясь соблазнам дороги большой или снам, освященным веками,остаюсь я безбожником с вольной душой в этом мире, кишащем богами.Но однажды, пласты разуменья дробя, углубляясь в свое ключевое,я увидел, как в зеркале, мир и себя и другое, другое, другое.Уэльслей (Массачусетс), 1942
32. Парижская поэма
«Отведите, но только не бросьте.Это — люди, им жалко Москвы.Позаботьтесь об этом прохвосте:он когда-то был ангел, как вы.И подайте крыло Никанору,Аврааму, Владимиру, Льву —смерду, князю, предателю, вору:ils furent des anges comme vous.[3]Всю ораву, — ужасные выистариков у чужого огня, —господа, господа голубые,пожалейте вы ради меня!От кочующих, праздно плутающихуползаю — и вот привстаю,и уже я лечу, и на тающихрифмы нет в моем новом раю.Потому-то я вправе по чину
