горячее польское сердце, уверенно и умело владеют они оружием».

На его усталом лице появилась улыбка. Ему вспомнились сражения под Холадыном, Соколовой, Водзиновом, Заслинками, Замлынем и Чмыкосом… Много было мест сражения с гитлеровцами, где «умело действовали воины винтовкой». Но только ли винтовкой? А во время боя под Штунем?

…Батальон гитлеровской горнострелковой бригады удерживал небольшой лесок севернее Штуня. Командир дивизии приказал поручнику Соколу выбить оттуда гитлеровцев. Утром 4 апреля рота поручника Мотыля поднялась и пошла врукопашную. Более 80 человек из горнострелкового батальона навсегда остались лежать на лесной траве, 30 сдались в плен. На поле боя осталось 7 ручных пулеметов, 1 станковый, 4 миномета, 60 винтовок, более десятка повозок с боеприпасами и продовольствием, полевая кухня, в которой дымился суп. Собственные потери составили 8 убитых и 6 раненых. В этом бою партизаны отбили также 6 пленных советских солдат.

Или, например, операция под Стенжажицами в конце марта, когда старший сержант Тур с саперным взводом в 35 человек разоружил гитлеровское подразделение, направлявшееся к поселку Мосур, где оно должно было разыскать сброшенных советских парашютистов. Без сопротивления были взяты в плен 2 офицера и 70 солдат вместе со всем вооружением и техникой, в частности радиостанция с тягачом- вездеходом, мотоциклы, ящики с боеприпасами и гранатами.

«…Они полны признания советскому солдату, с радостным изумлением встречают они нашу армию, о которой не имели представления»,

«Но не совсем так было, — думал подхорунжий, — кое-что мы знали о советских людях, о Берлинге, о красных, идущих на поводу у большевиков, чтобы создавать в Польше колхозы, громить костелы, а из жен сделать общих наложниц… Однако о том, что 1-я польская армия сражается за свободную и суверенную отчизну, за Польшу социальной справедливости для всех ее граждан, — этого не говорили. Лишь в лагере под Киверцами всем словно открыли глаза. Здесь мы увидели, какой в действительности является эта армия Берлинга».

«…Воины 27-й дивизии Армии Крайовой без малого полгода сражались вместе с советскими партизанами, вместе с подразделениями Советской Армии, невзирая на пропаганду некоторых санационных органов, проповедовавших враждебность к восточному соседу, не считаясь с известными инструкциями взаимодействовать с Советской Армией только для видимости. Этого требуют жизненные и национальные интересы польского государства…»

Автор этой статьи, очевидно, хорошо ориентировался в отношениях между дивизией Армии Крайовой, советским партизанским движением и регулярными фронтовыми частями Советской Армии. В период этого взаимодействия в боях с гитлеровцами проливалась братская кровь поляков и русских… Именно так выкристаллизовывались истинные интересы государства.

«…Поэтому мы не говорим о воинах Армии Крайовой так, как будто они солдаты из-под чужого знамени, а говорим твердо: это наши солдаты. Каждый борющийся поляк — это наш брат, ибо в огне совместной борьбы выковывается то, что является важнейшим для Польши сейчас и навсегда в будущем — национальное чувство…»

В небе нарастал шум моторов. Он доносился со стороны, где диск солнца немного склонился над горизонтом. Безоблачное небо окрасилось в золотисто-розовый цвет.

Подхорунжий обвел вокруг взглядом. Ничего подозрительного не приметил. Перед ним были заросшие сорняками луга, а дальше — поля. Прямо, почти на горизонте, темнела голубая полоска. Там был лес. Оттуда, казалось, прямо на рощу летели самолеты. Он различил их бесформенные силуэты, а через несколько мгновений и звездочки под крыльями. Летели звеньями, углом вперед.

— Возвращаются домой. — Младший сержант Сережа поднял вверх голову. Он был без шапки. Черные вьющиеся волосы спадали на лицо.

Несколько небольших машин сопровождали бомбардировщиков по бокам.

— Возвращаются домой! — говорил задумавшись Сережа. — А мы идем вперед, в неведомое…

— Именно вперед, но к дому, Сережа. — Лешек похлопал по плечу советского разведчика. — Куда бы мы ни пришли, будем у себя. Это наши земли. Ну, идем. Вечер приближается, до места ночлега несколько километров. В том лесу…

Вчера наметили этот маршрут. Поручник Гурка-Грабовский, как и начальник разведки советской дивизии, не возражал. Все понимали, что если отставшие не переправились через Припять, то, несомненно, они должны направиться на юг, туда, где действовали части, подчиненные командующему Люблинским округом Армии Крайовой. Эти предположения должны были сбыться.

Подхорунжий Лешек втайне был рад выбранному маршруту. Уже несколько недель он мечтал оказаться в этих краях. Он был знаком с местностью, знал, что разведчики уже обогнули Белин и Стенжажице, а прямо перед ними находятся кладневские леса, которые тянутся дальше на запад широкой полосой вдоль Буга. А там, в том лесу, было то, к чему тянулось его сердце…

— К ночи дойдем. Поищем там ночлег. В худшем случае переспим на лесной травке, — улыбнулся Сережа.

— Я отведу вас на хорошую квартиру, — сказал подхорунжий остальным разведчикам.

— Меня удивляет эта тишина вокруг… Никакого движения войск, а мы ведь в тылу немецкого фронта. Обычно в таких ситуациях полно тыловых подразделений, — нервничал Сережа. — Что-то в этом есть, друзья!

Никто из них не знал, что в соответствии с решением гитлеровской ставки этот участок фронта был значительно обнажен, отсюда вывели некоторые войска и перебросили их на юг. Именно там Гитлер ожидал главное направление удара советских армий летом этого года. Но о совещании с командующими армиями восточного фронта, проведенном в Зонтгофене 30 мая никто из разведчиков, естественно, не имел понятия. Они не знали также, что две гитлеровские дивизии, находившиеся в этой полосе, принимают участие в операции против партизан под названием «Штурмвинд» где-то в районе липских и яновских лесов. Польские и советские партизанские отряды уже несколько дней сражались там и проливали кровь.

В сумерках достигли леса. Подхорунжий вел, не пользуясь картой. Не зря он считался лучшим разведчиком. Вокруг были его родные места. Но его с ними связывало и что-то большее…

Свет в доме не горел. Лесная сторожка стояла темная, молчаливая. Не слышно было лая. А ведь собак было несколько. Лесник Тарасович любил их. Горькое предчувствие охватило подхорунжего, но он отгонял от себя навязчивые мысли.

— Там нет никого, — сказал Рысь.

— Люди наверняка ушли в деревню, — заметил Алеша. — Будем одни ночевать, а жаль.

— Это невозможно! — шептал подхорунжий. — Ведь когда я был здесь в последний раз…

— В последний раз! Теперь война. Смотри! Там что-то светится, — Алеша указал рукой. Действительно, между деревьями пробивалась светлая полоска.

— Проверьте дом, сторожку и подготовьтесь к отдыху. Приготовьте что-нибудь горячее. Сережа, выставь охрану, пусть наблюдает, я сейчас вернусь, — приказал подхорунжий.

— А ты куда? — забеспокоился тот, видя, как Лешек направляется в сторону света. — Пошли вместе, черт его знает, все может быть…

— Справлюсь. Только выясню, что с теми, — подхорунжий рукой указал на деревянный домик.

— А, понял, — шепнул советский разведчик. — Возвращайся скорее, — добавил он и махнул рукой остальным. — Идем в избу, ребята!

Подхорунжий осторожно приближался к одиноко стоящему строению. Это была убогая изба. Он знал ее владелицу-поденщицу. Она помогала семье Тарасевичей. Лешек часто видел ее у них. Это была старая бедная женщина, каких много встречалось в этой местности после первой мировой войны.

Окно было без занавесок и штор. Лешек заглянул в него. Тускло светила небольшая керосиновая лампа. В глубине, под образами, стояла на коленях женщина. Больше он никого не заметил. Он стукнул по оконному стеклу раз, другой… Женщина продолжала стоять на коленях. Постучал сильнее.

Свет погас. Подхорунжий стучал теперь еще настойчивее, сильнее.

— Кто там? — из комнаты раздался голос. Он почувствовал страх.

— Параська! Откройте, это я, — подхорунжий говорил в щель между дверным косяком и дверью.

— Не знаю. Кто ты? Чего хочешь? — Голос женщины дрожал от страха: стояла глухая ночь.

— Я к Тарасевичам. Отвори, не бойся. Параська!