отпрыска ханского рода, два хановича, как их называли в канцеляриях, им все равно было бы тесно. Для их вражды не нужно было ни Среднего жуза, ни Младшего жуза. Достаточно, чтобы их было двое. Потомки Валихана от старшей жены и от младшей не могли уместиться там, где умещалось население шести округов. По их доносам и жалобам друг на друга генерал-губернатор (к тому времени этот пост занимал Дюгамель) решил развести неуживчивых родичей. Корнета Кази Валиханова он перевел в полк, стоявший в Тобольске.

Тогда в Тобольске молодей офицер пришел не столько выказать почтение Есенею, сколько взглянуть на врага Кенесары. Есеней три долгих года не поддавался на его хитрые уговоры и противостоял опустошительным набегам. А в конце концов изгнал Кенесары с земель керей-уаков.

Гость – его приняли с почетом. Несмотря на молодость Кази, Есеней разговаривал с ним, как с равным, вспоминал по его просьбе прошлое и был рад, что его взгляды на Кенесары совпадают с мнением, которое высказывает за дастарханом молодой красивый офицер. Улпан тоже хотелось послушать, но слишком он откровенно заглядывался на нее.

С тех пор они не встречались. Да Кази и не бывал в родных краях – из Тобольска он вскоре уехал в Петербург, и там, через военного министра Милютина, добился перевода в лейб-гвардии казачий полк. И сейчас ехал по делам службы.

Когда в доме почетный гость, провести с ним вечер приглашают уважаемых в ауле людей.

Так поступила и Улпан. Тем более, что и Кази согласился – повидать людей из народа, как он выразился, послушать их песни, поговорить с ними о жизни… Но разговора не получилось. Кази не мог избавиться от своей врожденной – торе! – чванливости, от приобретенной офицерской напыщенности. И песни – а пришли к Улпан лучшие певцы – звучали как-то приглушенно, не в полный голос. Человек с домброй в руках всегда ведь чувствует, слушают его с открытым сердцем или с вежливой снисходительностью.

Нет, Кази вроде бы и слушал, только совсем невпопад поскрипывали лаковые сапоги, словно выражали нетерпение хозяина – когда же все это кончится, когда же разойдутся…

Не захотел он померяться силами и с теми, кто был искусен в шашечной игре. Игроки сражались между собой и посмеивались – всем стало заметно желание Кази поскорей остаться наедине с хозяйкой этого дома. Игроки отшучивались:

– Агеке, сейчас мой раб слопает вашего бия!

– Е-е, как он сможет?.. Нет…

– Пусть не сможет. Все равно бий торчит на месте, как спутанный конь, ходить ему некуда. Давно кончились времена этого бия, к черту его!

Шутки были достаточно недвусмысленными, но молодой офицер не воспринимал аульного остроумия. А может быть, он не слышал, о чем они переговариваются, занятый своими мыслями.

Снова скрипнули с досадой сапоги… Кази невзначай сказал, что очень устал дорогой. Всюду сугробы, розвальни ныряют как по волнам. Да и едут восемь суток… А до Кокчетава еще пять или шесть, не меньше.

– Ужин готов, – откликнулась Улпан. Кази снова показал свою невоспитанность:

– Чтобы дальнейший путь оказался полегче, вы разрешили бы мне день-другой у вас отдохнуть? – спросил он.

– Конечно, отдохните… – учтиво ответила Улпан. – Завтра можно будет переехать в особняк для гостей, там вас никто не побеспокоит.

После ужина Улпан послала Абылкасыма проводить гостя в его комнату, а сама прошла к себе и облегченно вздохнула. Села у трехстворчатого зеркала, которое купили в Ирбите, называется – трюмо, с серебряным ободком по краям, и принялась раздеваться.

Она ведь сама только вернулась, не успела в дом войти, когда нелегкая принесла Кази Валиханова. Три дня она провела у Мусреп-агая. Шынар прислала, как только начались родовые схватки, и Улпан помчалась к ней, одновременно вызвав из Стапа русскую акушерку. Вместе они там и пробыли трое суток. «Ой, умру…» – стонала Шынар. «Не умрешь! Все бы умирали от этого, ни одной бабы на свете не осталось бы!»

Сын у Шынар… Улпан вернулась усталая. Сутки у постели Шынар, двое суток Мусреп-агай не отпускал ее домой, той был по случаю продолжения его рода. И все равно ей не спалось… Она радовалась за Шынар, но горячая тоска безжалостно жалила ей сердце. Три года она замужем за Есенеем. У него-то – до нее – были дети, несколько. Что же будет – у них? Сколько раз она видела во сне, как кормит грудью сына. Она просыпалась с сильно бьющимся сердцем и начинала рыдать в подушку, чтобы не потревожить Есенея. Он и сам печалился: «За какие грехи аллах всемогущий обрекает меня на бездетность? Но я не ропщу, я милости прошу… А если он не услышит мои молитвы, спасибо и на том – есть у меня ты, моя жена, мой сын, моя дочь, моя Акнар, мой Есеней».

Уже раздевшись, Улпан еще посидела перед зеркалом. Что за тело! Хоть бы жира немного нагулять. От людей слышишь – Акнар-байбише, Акнар-байбише… А какая она с виду байбише? Девчонка и девчонка! И живота нет. Втянут, как в те дни, когда она в одежде джигита не слезала с седла, в Каршыгалы. А что делать, чтобы пополнеть? Дамели советует – два, а лучше три раза в день есть мясо, пить кумыс – десять кесе. Но ведь можно лопнуть!

Хоть Улпан и делала вид – огорчена, что такая тощая, она была довольна, что сохранилась. Не хватало – стать похожей, на Айтолкын, бурдюк на толстых кривых ногах. Правильно – лето напролет надо купаться в озере, а зимой – в бане. Эта чертовка Шынар такая же – и стройная, и гибкая, девчонка, а родила сына! Неужели… Неужели бог не смилостивится над ней, над Есенеем?..

Утешив себя, что, конечно, смилостивится, Улпан надела ночную сорочку и легла. Бывая в Тобольске, Ирбите, Троицке, Баглане, Улпан присматривалась, как одеваются, как ведут себя в быту женщины, заходила и в те лавки, где продают не только казахскую одежду. И у себя дома – одна из первых степных казашек – постаралась завести такие же порядки.

Разбередив себя мыслями о сыне Шынар, Улпан была уверена, что заснуть ей не удастся – и заснула.

Кази не спал.

С последней станции он выезжал с таким расчетом, чтобы попозднее попасть к этому дому. А расчет появился после того, как он в Стапе случайно встретился со старым приятелем, еще по Тобольску, – боже