– Айтолкын – впереди… – сказала Шынар, и главное было не в этих двух словах, а в том, как она их произнесла.

Улпан поддержала ее:

– Боже мой, до чего чванливая…

– А что? Она права, – лукаво улыбнулась Шынар. – Непокорную келин надо с самого начала обуздать, потом поздно будет.

– Кто тебе сказал, что я непокорная?

– Никто не говорил, но я тебя знаю, как будто в одном ауле родилась, в одном ауле выросла вместе с тобой.

– Я вижу… Мусреп-агай достаточно наплел про меня…

– Твой Мусреп-агай не даст и пылинке пятнать твою честь, не хуже – чем мою…

– Е-гей!.. А что ты все время своего повелителя называешь запросто по имени?

– Он сам так велел, я и привыкла.

Бывает, что скажешь мало, а узнаешь много. Улпан незаметно ущипнула Шынар за бедро; они хотели продолжить разговор, но неожиданно взглянули вперед, где ковыляла Айтолкын. Высокие каблуки на ее сапожках отогнулись назад и с каждым шагом отгибались все больше и больше.

Шынар припомнила:

– Кажется, есть песня… «Сапоги на каблуках, но следи за каждым шагом… Как оступишься – подпрыгнешь и на спину упадешь…»

– Я слышала… Но иногда поют не – «подпрыгнешь», а «подскочишь задом вверх».

Они чуть не расхохотались в голос. При первом знакомстве им понравилось еще и то, что они обе одинаково воспринимают Айтолкын, одинаково к ней относятся. Чтобы покончить с этим, Улпан еще спросила:

– Она – из какой-нибудь родовитой семьи?

– Что ты! Говорят, ханского рода…

Улпан высокомерно приподняла бровь.

Аул Есенея стоял в лощине между двумя озерами, которые по берегам заросли камышами. Впереди, там, где белели шесть или семь юрт, Улпан еще издали узнала свою – отау.

– Я чуть ноги не протянула… – пожаловалась Шынар. – Пока помогала ставить твою юрту, пока складывали постель…

– Погоди… – остановила ее Улпан.

В стороне, вдали от озер, были беспорядочно наставлены темные в зелени степи юрты, приметные своей неказистостью.

– А кто там живет?

Шынар нарочно принялась перечислять:

– Там живут твои скотники, чабаны, твои доярки, водовозы, истопники, табунщики…

– Говоришь – мои?

– Твои.

Улпан смолчала.

Ее родной аул не знал простого достатка, не то что – изобилия. Но каждая семья курлеутов имела свой скот и свою юрту, пусть не из белой, а из темной кошмы, но свою… Никто ни от кого не зависел, и Артыкбая, ее отца, уважали за былую удаль, былые заслуги. Не за богатство, а за спокойный и рассудительный ум. А эти юрты, сплошь в заплатах, – последнее прибежище нищих. Аул Есенея – знаменитого бия, батыра… Богача. Не лучше бы для сибанов, чтобы у них не было Есенея?.. Астагфирулла! Какие недобрые мысли лезут в голову – и в то время, когда она на пороге его дома… Но хоть и возбуждена была Улпан своим новым, непривычным положением, хоть – она это знала – и ждали ее впереди не одни радости, но и испытания, разница между аулами, белым и черным, бросилась ей в глаза с первых шагов по земле Есенея.

Возле большой юрты Есенея сидели в ожидании мужчины и женщины из аулов рода сибан.

Айтолкын – по-прежнему впереди, не дальше брошенного аркана, – низко склонилась перед белой юртой.

– Делай все, как я… – шепнула Улпан Шынар.

И – повернулась к старшим, опустилась на одно колено и первый свой низкий поклон отдала им, а не белой юрте, где ждал ее муж. Шынар сделала то же самое, но от смущения прикрыла лицо концом платка.

Один из джигитов уже собрался откинуть полог большой юрты, когда Айтолкын, чтобы все делалось лишь по ее распоряжению, приказала ему:

– Открой…

– Я же сам хотел…

– Говорю – открывай, скорее!

Джигит локтем отодвинул ее: