взбиралась на спину Есенея, мешая ему совершать намаз.

– Улпанжан… – сказал самый старший из них. – Все твои приказания можно выполнить, кроме одного. Твой табун нельзя пригнать…

– Почему?

– Торсан все табуны, и твой с ними, велел перевести из Каршыгалы на земли шайкоз-уаков. Две недели тому назад приезжал и так распорядился.

Заговорили и другие аксакалы:

– Да, со всеми угнали и табун Артеке…

– Десять джигитов было – шайкозов, они табунщиков прогнали, а табуны повернули к себе…

– И у самих табунщиков отобрали лошадей. Наверное, хотели, чтобы весть об этом дошла до аула с опозданием. А мы и не могли тебе сообщить, Улпанжан, зная, в каком ты горе.

– А некоторые подумали – может, ты сама велела… Но этого аксакала оборвал самый старший:

– Что глупости говоришь? Какие это – некоторые? Никому и в голову не могло прийти! Мы сразу поняли – подлость, подлость кроется за этим!

Не могла Улпан делиться с ними своими печалями.

– Не знаю… Торсан в Кзыл-Жар уехал… – сказала она. – Я не успела его повидать. Может быть, он хотел пастбища в Каршыгалы сохранить нетронутыми для зимы…

Аксакалы больше ни о чем не расспрашивали. Молчал Иманалы, который слышал весь разговор. Молчала Шынар.

Улпан нечего больше было здесь делать. Хоть время и перевалило за полдень, Шондыгул принялся запрягать в тарантас темно-рыжих.

Перебирая свои четки, за ними ехал Иманалы.

По дороге из Каршыгалы было много озер. Гуси и утки с подросшим потомством готовились к дальнему перелету. Летом они учили птенцов плавать, а сейчас – тянулись в небе треугольники гусиных косяков, стаями проносились утки. Родители и в воздухе держались впереди, и птенцы покорно следовали за ними, у них учась выбирать направление, держаться строем, и на озере тоже не отставали от старших, которые выбирали участки, богатые кормом. Им никто не мешал – аулы откочевали с джайляу на осенние пастбища, а с отлетом птиц на озерах наступит полная тишина, до следующей весны.

Когда проезжали мимо большого озера, которое по краям заросло камышами, начавшими золотиться, Улпан сказала:

– Шынар, а помнишь – мы с тобой такое озеро ни за что не пропустили бы без того, чтобы не искупаться. Стареть, что ли, начали?

– Почему это – стареть? – откликнулась Шынар. – Я тоже подумала, мы всегда пользовались случаем поваляться на траве… А то и заночевать под открытым небом.

– Может, останемся здесь, у озера? А на рассвете – дальше? Тем более, что выехали поздно, и солнце идет на закат…

– Давай, Улпанжан… Кто может нам помешать?

Выбрав место, где поставить тарантасы, Улпан и Шынар отошли подальше. Вода уже была холодноватая, и потому они не заплывали далеко, а поплескались, потерли одна другой спины – и скорей на берег, обтереться и одеваться. Теперь уж до будущего лета ни за что не полезешь в воду…

Костер из кизяка, разложенный Шондыгулом, багровыми языками выделялся в сумерках. Было мясо, был кумыс. Не хватало только песен у костра… Но кто станет их петь? Иманалы одно знал – перебирать четки и считать, сколько раз за день он перебрал – одну за другой – янтарные костяшки… А Шондыгул намаз не читал, какие у него грехи, чтобы нужно было замаливать их?

Не хватало у костра и неторопливого душевного разговора, но Улпан знала, что друзья тоже подавлены случившимся, и, если не начнет она, за весь вечер никто и слова не вымолвит. А начать и ей было трудно… Сердце у нее дрогнуло, когда в Каршыгалы аксакалы сказали… Виду она не подала, но понимала – если Торсан решился на это, если он забрал лошадей и у табунщиков-курлеутов, которые двадцать лет пасли табуны, значит, он начал действовать напропалую… Ей хотелось поделиться этими мыслями со своими, но подступила она к разговору издалека:

– Послушай, мой деверь… – обратилась она к Иманалы. – Раньше я звала тебя деверь-драчун, деверь- забияка… А как теперь звать, не знаю! От тебя слова не услышишь, только и шепчешь молитвы. А руки постоянно заняты четками.

– Что мне остается на старости лет, Улпанжан? Грешен я многими грехами…

Улпан продолжала, не отрывая глаз от пламени костра:

– А мне что прикажешь делать? Сам грешен, хочешь, чтобы и я держала грех на душе? Вот человек!.. Должен получить от меня свою долю наследства, а не хочет, никак его не уговоришь! Значит, и на мне грех, раз я до сих пор не отдала!

Шынар слишком хорошо знала ее и поняла – Улпан только начала, а сказать им она хочет что-то важное… И Шынар не ошиблась.

– Еще при жизни Бижикен, – сказала Улпан, – я велела составить бумагу, дарственную… О том, что половина наследства принадлежит ей и Торсану. Теперь что ж… Эта половина стала добычей Торсана. А другая – остается у меня. Но я надеюсь – не сегодня, так завтра Иманалы, бывший драчун, возьмет ее…

Ее терзало то, что половина достояния, которое можно считать сибанским достоянием, ушла к шайкозам, и себя она винила в этом, и раскаивалась…

К вечеру следующего дня Улпан и ее спутники добрались до озера, где сибанские аулы проводили осень. Но ее аула на месте не оказалось. Ребятишки, окружившие в ожидании подарков ее тарантас, радостно