Елька потянула ребят обратно.

— Пойдемте отсюда... Здесь одно пиво.

Но Гошка с Никиткой уже встали в очередь к буфетной стойке.

— Мы сейчас, — сказал Гошка. — Только бубликов с маком купим. И ситра еще.

Над буфетом кучей кружились назойливые мухи. За стойкой натужно чавкал пивной насос, с трудом подавая топкую струйку пива.

— Пошевеливайся, хозяин, не задерживай! — раздавались нетерпеливые голоса. — Не в гости к теще приехали.

— Да у него техника барахлит!

Люди у стойки волновались, шумели, переругивались с теми, кто пытался получить пиво без очереди.

Гошка с Никиткой были уже совсем близко от буфетчика, как их неожиданно притиснул к стойке какой-то высокий мужчина и протянул буфетчику две пустые пивные кружки.

— Дяденька, вы ж без очереди!.. — несмело сказал Никитка.

— Еще чего! — Взмокший, распаренный «дяденька» кинул на ребят беглый взгляд. — А вы тоже за пивом? Нельзя детишкам, нельзя!

— Нам только бубликов... — начал было Никитка и вдруг осекся — перед ним стоял Кузяев.

— Дядя Ефим! — воскликнул Гошка.

Кузяев развел руками и рассмеялся:

— Скажи на милость, земляки-односельчане объявились. А ну, шагайте за мной. — Он провел мальчишек и Ельку в угол закусочной и кивнул на сидящего за столиком Никиткиного отца. — А этого «дяденьку» узнаете?

— Тятька?! Ты? — вскрикнул Никитка.

Дядя Вася удивленно уставился на сына, Гошку и Ельку:

— Откуда вы? Зачем приехали-то?

— У буфетной стойки встретил, — фыркнул Кузяев. — На пиво нацеливались. Видать, по всем статьям ретивые.

— Да нет, мы за бубликами, — покраснев, объяснил Никитка и, окинув взглядом стол, заваленный распотрошенными раками, подумал: «И чего они бражничают среди белого дня?»

Кузяев поднялся, взял со стула фуражку, напялил на голову:

— Ладно, Егорыч, я пошел. А ты подумай, о чем мы говорили. Может, что и подвернется подходящее для меня.

— Подумаю, — сказал дядя Вася, — но обещать не могу.

Когда Кузяев ушел, он направился к буфетной стойке и вскоре принес ребятам связку бубликов, тарелку с колбасой и три бутылки ситро.

— Вот, заправляйтесь. Так как же вы в город-то попали?

— Мы... мы с Гошкой просто так, на грузовике прокатились, — призналась Елька.

Дядя Вася поднял за подбородок опущенную Никиткину голову:

— А ты зачем? Или с матерью плохо? Уж не в больнице ли она?

— Да нет, с мамкой ничего, — с трудом выдавил Никитка.

— Погоди, погоди, — остановил его отец. — А она писала мне, что приболела.

— Да здорова она, здорова! — покраснев, выкрикнул Никитка и рассказал о том, как мать, притворившись больной, отказалась работать на свиноферме, как она устроила сегодня выезд на базар и как заставила его заниматься торговлей.

— Вот и мы поневоле торгашами заделались, — призналась Елька. — С Никиткой лук и редиску вместе продавали. Только не по базарной цене.

Никитка достал деньги и сунул отцу.

— Возьми вот, отдай мамке. А то она ругаться будет, что продешевили.

— Вот они, какие дела на белом свете, — вздохнул дядя Вася. Он уже давно замечал, что Ульяна все дальше и дальше отходила от колхоза, занялась своим хозяйством, огородом, птицей, считая, что теперь только так и надо жить.

Но то, что Ульяна, прикинувшись больной, отказалась работать на свиноферме, занялась торговлей на базаре и втягивает в это дело Никитку, явилось для Василия полной неожиданностью.

Не было для Василия секретом и то, что происходило в Клинцах. Бывая в деревне сам и встречаясь с приезжавшими в город колхозниками, он знал, что делает новый председатель, за какую необычную затею взялась Александра Шарапова. Колхозники говорили об этом кто с радостью, кто с опасением, но все верили, что в артели должно что-то измениться.

«Возвращался бы и ты домой, — приглашали они Василия. — Дело и тебе найдется, будет где развернуться».

Да и на заводе шло немало разговоров о возвращении бывших колхозников в деревню, к земле.

А вот сегодня Василия на улице встретил Кузяев и затащил его в закусочную. Разоткровенничавшись, он попросил земляка помочь ему устроиться в городе на работу, желательно по торговой части.

«А люди, говорят, обратно в колхозы едут», — заметил Василий!.

«Может, где и есть такие, только не в Клинцах», — усмехнулся Кузяев.

И принялся рассказывать, как Николай Иванович помешался на свиноводстве. Он завел столько поросят, что они к концу года сожрут все артельные доходы, и новый председатель погорит, как и Калугин. А вместе с ним провалится и Александра Шарапова, которая так необдуманно связалась с летним лагерем. Зато вот Ульяна поступила куда разумнее — отказалась от работы на ферме.

«Толковая у тебя жена, Василий, — похвалил Кузяев. — Оборотистая, расчетливая, все наперед видит. С такой не пропадешь!»

Но эта похвала только насторожила Василия. Если уж Ульяну хвалит такой человек, как Кузяев, — значит, дело неладно.

— Чего ж с мамкой-то теперь делать? — заговорил Никитка. — Она стала вроде как и не колхозница, на работу не ходит. Три козы завела, собирается купить второго поросенка.

И Никитка рассказывал, как мать мечется по округе, где только можно, жнет серпом траву, таскает ее в мешках скотине. А травы нужно все больше и больше. Даже у Митяя покупает траву и платит за каждый мешок деньгами или клубникой.

— Злая стала мамка, раздражительная, смотрит на всех с недоверием, во всем видит подвох и обман и устает так, как никогда не уставала на колхозной работе. И никто в деревне за такое усердие ее не уважает и не ценит. Все говорят, что Ульяна Краюхина осатанела от жадности, зовут ее единоличницей, бюллетенщицей, Ульяной-луковичкой. А какой она огородище развела! Будет теперь меня на базар без конца таскать. — Никитка вдруг засопел и всхлипнул. — А я вот возьму и не поеду больше. Не поеду, и все тут! И пусть мамка хоть убивает меня!

— Ну-ну, ты не хнычь! — Василий привлек сына к себе и задумался.

В трудный позапрошлогодний год, послушавшись совета Ульяны, он ушел в город и поступил на завод слесарем. Но кто же знал, что так получится с Ульяной, с Никиткой? Что в Клинцах так низко упадет доброе имя Краюхиных?

Нет, ему, пожалуй, нельзя больше оставаться в городе и жить вдали от семьи.

Никитка все еще продолжал всхлипывать и размазывать слезы по лицу.

— Ладно тебе, утрись, — хмуро сказал Василий и, посмотрев на часы, вспомнил, что ему пора на вечернюю смену на завод. — В воскресенье обязательно дома буду, сынок. И с матерью поговорим.