Через неделю летний лагерь был достроен, и Николай Иванович распорядился перевозить в него поросят.

С утра «команда ретивых» была уже на ногах и собралась у дома Шараповых. Не было почему-то только Никитки Краюхина.

Но вскоре тот прибежал, запыхавшийся и чем-то встревоженный.

— Чего ты такой, словно на тебе воду возили? — спросил Гошка.

— Дела всякие дома... мамке помогал. Нездоровится ей, — забормотал Никитка.

— Тогда иди домой, — предложила Елька. — Мы и без тебя справимся.

— Нет, я с вами. Пошли скорее, — заторопил Никитка, то и дело поглядывая на свой дом. — Какая работа-то будет?

— Начинается великое переселение поросят, — торжественно объявила Елька. — Прощайте старые, тесные клетки! Да здравствует свобода, приволье и зеленая трава!

Ребята отправились к старому свинарнику.

Там уже стояло несколько подвод с пустыми ящиками и корзинами. Стеша вытаскивала из полутемных станков визжащих поросят и грузила их на подводы. Заметив пионеров, она объяснила им, что надо делать. Мальчишки пусть грузят поросят, а девочки собирают лопаты, вилы, ведра.

— В атаку! — скомандовал Гошка и первый ринулся в свинарник.

Мальчишки принялись ловить поросят, нацеливаясь на самых рослых и сильных, и таскать их к подводам. Поросята завизжали еще оглушительнее, бились в ребячьих руках, словно их тащили на убой, но мальчишки изо всех сил сжимали их в своих объятиях.

— Да вы потише, еще задушите! — рассердилась Елька. — Это вам не мешки с зерном! — И, кивнув девочкам, она тоже принялась ловить поросят.

— Дурачки! Лопоухие! Для вас же лучше делается. На воле будете гулять, на травке, — ласково говорила Елька, засовывая поросят в плетеные корзины.

Вскоре первая подвода была загружена. Стеша накрыла ящики и корзины брезентом, связала веревкой и, кивнув Гошке с Никиткой, велела им везти поросят в летний лагерь.

Взгромоздившись на передок телеги, мальчишки тронули лошадь.

Ехать пришлось через всю деревню. Успокоившиеся было поросята на тряской булыжной шоссейке вновь зашевелились, беспокойно захрюкали и подняли визг. Визжали они на разные лады, и казалось, что на телеге едет несыгравшийся шальной оркестр.

Встречные колхозницы останавливались, покачивали головой:

— Ну и музыка на колесах!

— И куда только везут бедных? Разбегутся они на воле, одичают.

— Вот же выдумала эта Шарапиха!

— Опять пыль в глаза пускает.

Гошка стиснул зубы и хлестнул лошадь, хотя та и без того шагала довольно споро.

Никитка осторожно потянул приятеля за рукав.

— Гош, а Гош! А вдруг поросята и впрямь разбегутся? Чего тогда с тетей Шурой станет!

— Ладно тебе, закаркал, — огрызнулся Гошка. — У других же получается. А чем мамка хуже?

Но толком он ничего не мог объяснить. Мать за последние дни редко бывала дома: то наблюдала за стройкой летнего лагери, то ездила с Николаем Ивановичем в город раздобывать корма, и Гошке никак не удавалось поговорить с ней.

Но вчера вечером, словно угадывая тревоги сына, она попросила его прочесть ей напечатанный в областной газете рассказ совхозной свинарки Семыниной: «Как я вырастила две тысячи поросят».

Статья была длинная, и Гошка было заторопился, зачастил, но мать сразу же остановила его:

— Чего как палкой по забору трещишь? Ты мне с чувством читай,с расстановкой.

Гошка стал читать медленнее.

— Видишь, сынок, Анна же могла, — заговорила мать, когда статья была дочитана до конца. — А ведь она тоже не богатырь-женщина, не чудо какое. Обыкновенная, вроде меня. А вот все же осилила, выдюжила. Так чем же я-то хуже? Только бы подспорье было да выручка.

Выехав за околицу деревни и свернув налево, ребята вскоре добрались до летнего лагеря. Он раскинулся в березовом перелеске. Все здесь было очень просто.

На большом участке, обнесенном изгородью из жердей, стояли легкие навесы, защищающие поросят от дождя и солнца. Рядом разместились самокормушки и автопоилки. Вода по трубам поступала из озера, к которому примыкал лагерь. Справа от озера, за перелесками, тянулся выпас, потом поля с посевами люцерны, клевера, кукурузы.

У лагерных ворот Гошку и Никитку встретили Александра, Николай Иванович и дед Афанасий.

Ребята въехали в лагерь, развязали брезент и принялись вытаскивать из корзин и ящиков поросят.

— Ну, вот и первые переселенцы, — улыбнулся председатель. — Принимай, Александра Степановна. А сейчас и с других ферм повезут.

Вскоре в лагерь въехала трехтонка с крытым верхом, наполненная разномастными поросятами. За рулем сидел шофер Пыжов, долговязый парень с тугими, румяными, как помидоры, щеками. Он открыл борт машины, и поросята посыпались на землю. На мгновение они замерли, пошевелили пятачками, а потом, словно по сигналу, бросились врассыпную и затерялись среди кустов и деревьев.

— Резвись, орава, нагуливай сальце да мясо, — махнул им вслед рукой дед Афанасий, вызвавшийся работать в лагере ночным сторожем.

— А впрямь они здесь как рыба в воде, — сказала Александра, проводив глазами поросят.

Достав тетрадку, она отметила, сколько животных доставили Гошка с Никиткой, сколько с отдаленной фермы привез Сема Пыжов, и попросила их поторапливаться — к обеду надо переправить в лагерь весь молодняк.

Гошка с завистью посмотрел на Пыжова — а не плохо бы прокатиться с ним. Но ничего не поделаешь — надо кому-то поработать и на одной лошадиной силе.

Минут через двадцать, вернувшись в Клинцы на свинарник, Гошка с Никиткой загрузили подводу новой партией поросят и повезли их в лагерь.

Солнце уже поднялось высоко и сильно припекало. Никитка вел себя неспокойно, то и дело вздыхал, кряхтел, воровато оглядывался по сторонам.

— Чего ты будто на горячих углях сидишь? — недоумевая, покосился на него Гошка. — Если надо куда — лети воробушком.

— Нет-нет, поедем. Только побыстрее давай. — И, выхватив у Гошки вожжи, Никитка принялся погонять лошадь.

Когда выехали за околицу, Гошка неожиданно уловил подозрительный шорох. Он спрыгнул с подводы и оглядел корзины и ящики. Из одной корзины, стоявшей в задней части телеги, высовывались влажные розовые пятачки. Поросята с сердитым сопеньем перегрызали прутья, раздвигали их в стороны и высовывались наружу.

Гошка Шлепнул ладонью по нахальным пятачкам и примостился на краю телеги.

— Ты правь, я сзади сяду, — сказал он Никитке, а сам прижался спиной к корзине.

— Чего там? — спросил Никитка.