от себя целый мир, рядом с ней в тот момент не было. И вообще никого не было. И что жизнь в семье Гуровых уже давно пошла наперекосяк, а он и не знал. И что все случилось не так, как мечтала когда-то Марта. Марта – его Муза, его вдохновительница.
Когда через три месяца его старый друг из Ташкента приехал на выставку, устроенную посольством Узбекистана в Москве в честь дня независимости республики, он очень удивился, обнаружив среди представленных на выставке картин изображение собственного дворика с фонтанами и тахтой под тенистой чинарой. Он подошел поближе и с еще большим удивлением увидел в нижнем углу картины знакомый росчерк пера – Таперский М.
– Знаете господина Таперского? – спросил подоспевший советник по делам культуры.
– Конечно. Это имя известно любому художнику, который знает хоть что-либо о советской живописи. А откуда у вас эта картина?
– Он сам нам ее подарил. Совсем недавно. Просто пришел и подарил. Сказал, что хочет поделиться с нами кусочком памяти о Ташкенте. Так и сказал.
Советник блеснул очками и оглянулся. Выставка еще не открылась, и дел было много.
– Я вас оставлю, Атабек Тахирович, если что – обращайтесь. Кстати, господин Таперский хотел и сам сегодня подъехать, так что, возможно, еще увидитесь.
Бек ошеломленно и восхищенно уставился на кусочек его домашнего уголка. На картине не было указано года. Когда Миша успел написать это? Неужели недавно? Писал по памяти? Что могло побудить его вновь вернуться к живописи? После его отъезда из Ташкента он потерял с ним связь. Пытался найти первое время, а потом погрузился в собственную жизнь, поняв, что Миша просто не хочет быть обнаруженным, что хочет начать жизнь с чистого листа, не вспоминая о прошлом. Он обошел выставку несколько раз и вновь вернулся к картине Михаила. Все остальные произведения его не так интересовали. Творения собственных коллег-соотечественников он знал и без выставки. А эту работу видел впервые. Воспоминания захлестнули его водоворотом эмоций, и вынырнул он из него благодаря смеху и громкому голосу. Его окликали по имени. Голос Миши из тех времен, когда он был на коне, когда его баритон гремел по даче, собирая гостей и представляя своих друзей.
– Бек, старина! Вот ведь чуяло мое сердце, что надо к выставке картину вынести на свет божий!
Они обнялись так крепко, как только возможно, и если бы не публика, глазевшая на них с нескрываемым любопытством, мужчины с проседью в волосах заплакали бы. Но они сдержались и вместо этого громко засмеялись, чтобы скрыть непрошеные слезы.
– Как ты здесь оказался?
– А сам как?
– Я-то картины привез. И никак не ожидал увидеть тут свой двор десятилетней давности! Откуда ты его выкопал?
– Ты меня убьешь, если узнаешь, что я написал его еще тогда, сразу после приезда в Москву. Не знал, как выразить свою благодарность твоему дому, и нарисовал по памяти место, спасшее меня.
– А почему не показал?
– Не мог. Ты же... – Он запнулся. – Ты же знаешь, какого дурака я тогда свалял. Кстати, познакомься, я тут пришел с друзьями. Это Бек, мой лучший друг и хозяин этого чудесного оазиса посреди жаркого Ташкента. А это Алекс и Сергей. Привел их сегодня на выставку, пока народу не понавалило. А то Сереге в толпе было бы неуютно.
Бек пожал руки высокому красивому парню и мальчику в инвалидной коляске. Компания выглядела весьма странно, вызывала кучу вопросов.
– Чувствую, нам с тобой и дня не хватит, чтобы обменяться новостями.
– Это точно. Скажу только, что Алекс вытащил меня из серости, в которой я прозябал, а Серега – вернул к творчеству. Да, да, – покачал он головой в ответ на удивленно вскинутые брови Бека, – я вновь пишу картины. Думаю, к концу года будет уже чем хвастаться.
– Даже если бы ты не сделал больше ни одного штриха в своей жизни, ты бы все равно имел, чем хвастаться, – произнес Бек, обращаясь скорее не к Таперскому, а к его молодым друзьям. – Но остаток жизни ты провел бы совершенно бездарно.
Они покинули зал и пошли в ближайшее кафе, где в короткие несколько часов пытались втиснуть чуть ли не всю свою жизнь. Бек рассказывал, как выросли его дети, как процветает его мастерская и ученики. Таперский – как Алекс явился из ниоткуда и пригласил его работать в интернат для детей- инвалидов, как эта работа целиком захватила его, побудила вновь писать картины, словно сорвала тяжелый панцирь, сковывавший его столько лет.
– Понимаешь, мне всегда было необходимо вдохновение. Когда-то меня вдохновляла женщина, которую я любил. Потом я потерял ее по глупости, отступил, не поняв, насколько нуждаюсь в ней, и вместе с ней потерял себя. А теперь у меня опять есть источник вдохновения! Эти дети, они какие-то... – Он замолчал, подбирая слова. – Они особенные. Да, Бек, особенные. Каждый их удачно нарисованный листик дерева делает меня абсолютно счастливым человеком. А этот парнишка, Сергей, которого ты сегодня видел, он вообще гений. И не только гений в живописи, он гений в искусстве жить. Я все смотрел, смотрел на него и думал: как же так? Такой пацан, и тот не сломался от пакостей жизни, не отступился от своего таланта. А я? Неужели я такой слабак? И мне стало стыдно. Особенно когда они спрашивали меня, почему я больше не пишу. Мне нечего было отвечать.
– И ты вновь взял в руки кисти?
– Взял. И уже продал кое-что. Нашел старых поклонников, представь себе, не забыли! – Он помолчал и добавил: – Знаешь, Борис Виан как-то написал, что при впадении реки в море всегда есть порог, который трудно преодолеть, где бурлит вода и в пене кружатся обломки затонувших кораблей. Так вот, я преодолел этот порог. Было много потерь, и многие – невосполнимые, но теперь я уже плыву по океану и наслаждаюсь простором и солнцем!
Таперский светился гордостью и счастьем, и Беку стало так хорошо на душе, словно его близкий человек вылечился от смертельной болезни.
– Я рад за тебя, Миша. Серьезно. Если надо чем-то помочь, ты только скажи.
– Бек, да ты что? Ты и так уже помог мне так, как другим и не снилось. Если бы не ты...
– Да ладно тебе, – смущенно отмахнулся Бек, – главное, на выставку не забудь пригласить.
– Ну, до выставки еще далеко, но подарок тебе я все же сделаю. Следующую картину пришлю тебе.
– Мог и мой дворик мне подарить, тихушник эдакий. Я же его из посольства теперь не вытащу!
– И не надо. Не будь таким эгоистом. Ну кто увидит ее у тебя дома? А здесь – толпа народу.
– Ладно, все равно не прощу тебе. Но и от подарка не откажусь.
Они засмеялись и докончили вторую бутылку красного вина.
– А приедешь к нам в интернат? Хоть на часик? Расскажешь об Узбекистане. Ребятам будет интересно.
Бек согласно кивнул, подумав, что Таперский и впрямь заново родился. Только этот новый Миша Таперский отличался от прежнего большей... большей человечностью, что ли, большим интересом к окружающим людям и уж точно совершенно новой и неожиданной любовью к детям. Бек подумал, что с нетерпением будет ждать его картин, потому что эти новые Мишины черты непременно должны в них отразиться, и он, Бек, не должен упустить возможности увидеть их одним из первых.
Глава 20
Раз, два, три, четыре... Кира накапала валерьянки в стакан с водой и залпом выпила. Черт бы тебя побрал, Македонский! Черт бы тебя побрал! Все из-за тебя, из-за тебя! Чтобы еще раз я поверила в твои басни! Никогда! Никогда в жизни! Еще и телефон отключил, подлец. Специально, знал, что буду звонить. Конечно, трепаться с этой великосветской Даниэллой куда приятнее, чем отвечать на мои звонки. Так зачем надо было придумывать весь это бред про дела? Что такого важного они могут обсуждать, что важнее ее звонков поздно вечером? Да и какой ужин длится больше четырех часов?
Кира набрала номер его телефона. Уже в сотый раз за вечер. Алекс ушел на деловую встречу, как он выразился. После долгих усилий Кира все-таки вытянула из него, что встречается он с Даниэллой. Якобы днем она очень занята, а вот вечером как раз может. А ему срочно надо что-то выяснить.
– У людей разный режим, Кира, и мне приходится под них подстраиваться. Если помнишь, с тобой мы
