— Так значит, твоя мать сейчас в Катманду? — спросил я наконец.

— В Катманду, — ответила она устало.

— И пока она не вернется, ты все время будешь одна?

— В Хаконэ есть бабка-гувернантка.

— М-да… — протянул я. — И часто у вас так?

— В смысле — что она уехала и меня бросила?

— Угу…

— Да постоянно! У нее же в голове одни фотографии. Я не ругаюсь — просто мама вообще такая. Ни о чем, кроме себя, думать вообще не умеет. То и дело забывает меня где-нибудь. Как зонтик — взяла и забыла! И уехала неизвестно куда. Захотелось ей в Катманду — все, ничего больше на свете не существует. Потом спохватывается, прощения просит. А через полчаса опять все сначала! И в этот раз — то же самое… Нашло на нее хорошее настроение — поехали, говорит, прокачу тебя на Хоккайдо. Прекрасно, едем на Хоккайдо. Только на Хоккайдо мама сразу куда-то девается, а я каждый день только плейер в номере слушаю да обедаю в одиночку… Но теперь — все, с меня хватит! Больше у нее эти номера не пройдут. Это ведь она только обещает, что через неделю приедет. А сама, могу спорить, из Катманду опять улетит неизвестно куда!..

— А как зовут твою маму? — поинтересовался я.

Она назвала фамилию и имя. Совершенно мне неизвестные. Никогда не слышал, признался я.

— Но на работе маму по-другому зовут, — сказала Юки. — Там ее зовут Амэ.[24] Уже много лет подряд. Поэтому она и назвала меня Юки. Дурацкое имя, скажи? Вот такая у меня мамочка…

Имя “Амэ” я знал хорошо. Кто же не знает Амэ! Фотохудожница, прославилась на всю страну чуть ли не за неделю. В телевизоре не мелькает, интервью не дает. В свете не появляется. Ее настоящее имя почти никому не известно. Занимается только тем, что ей нравится. Особо известна своей эксцентричностью. Снимает умное, агрессивное фото… Я озадаченно покачал головой.

— М-да… Так что ж, выходит, твой отец — тот самый писатель, как его… Хираку Макимура, да?

Юки мгновенно насупилась.

— Он хороший! — сказала она. — Просто у него таланта нет…

Из того, что написал отец Юки, я прочел когда-то книг пять или шесть. Стоит признать: два самых ранних романа и сборник рассказов, которые он сочинил еще в молодости, были совсем неплохи. Оригинальный язык, свежий взгляд на вещи. Первое время эти книги даже держались в списке бестселлеров. И сам автор стал “любимчиком толпы”. В телевизоре и модных журналах начал давать интервью, где делился мнениями о самых разных проблемах жизни. К тому времени женился на “культовой” фотохудожнице Амэ. И достиг высшей точки своего взлета.

Дальше все пошло вкривь да вкось. Без какой-либо заметной причины он вдруг разучился писать, как раньше. Его следующие два-три романа оказались откровенным графоманским мусором. Критика жестоко издевалась над ними, и продавались книги из рук вон плохо. И тогда Хираку Макимура решил в корне изменить манеру письма. Из молодежного писателя-романтика он вдруг превратился в крутого экспериментатора-авангардиста. Содержательности романам это не прибавило ни на йоту. Просто теперь его тексты напоминали дикую смесь отрывков из экзальтированной французской прозы. Несколько критиков, напрочь лишенных вкуса, поначалу кинулись было это нахваливать. Но через пару лет — видно, сообразив, что искать тут нечего, — умолкли и они. Почему так случилось — не знаю. Но его талант полностью исчерпал себя в первых трех книгах — и растворился бесследно. Сочинять гладкие тексты он не разучился — и писать продолжал. Точно одряхлевший кобель, что по старой привычке все тычется носом сучке под хвост, его призрак блуждал по задним полкам букинистов. К тому времени Амэ уже развелась с ним. А говоря проще — поставила на нем крест. Так, по крайней мере, решила светская хроника.

Но и тогда Хираку Макимура не сдался. Напротив, он расширил границы своих тем — и перешел на “путешествия с приключениями”. По нескольку раз в год он отправлялся в какие-нибудь малоизведанные уголки мира — и писал об этом истории. Как он ел с эскимосами тюленье мясо, как жил с африканскими аборигенами, как наблюдал за повадками южноамериканских горилл. И при этом — ругал на чем свет стоит доморощенных, “не нюхавших жизни” писателей наших дней. Поначалу это читалось неплохо, но он все писал и писал об одном и том же лет десять подряд — и в конце концов просто иссяк, как пересохший колодец. Чему удивляться? В этом мире осталось слишком мало места для приключений. Это вам не времена Ливингстона или Амундсена! Постепенно его приключения стали размытыми и абстрактными, а их место заняли долгие витиеватые рассуждения. Не говоря уж о том, что в этих поездках он ни разу и не пережил Приключения в полном смысле слова. Почти повсюду его сопровождали какие-то координаторы, редакторы, кинорепортеры и бог знает кто еще. А когда он связался с телевидением, его регулярная свита из режиссеров, операторов и представителей фирмы-спонсора выросла в среднем до десяти человек. Постепенно автор стал появляться в кадре. И чем дальше, тем больше просто появляться в кадре. Что это значило — в деловом мире объяснять никому не нужно.

Может, он и в самом деле был неплохим человеком. Но звезд с неба не хватал, тут Юки права…

Больше о ее папаше-писателе мы не говорили. Юки явно не желала продолжать эту тему — да и мне самому не хотелось.

Какое-то время мы молча слушали музыку. Сжимая руль, я следил за стоп-сигналами “БМВ”, всю дорогу маячившего перед нами. Юки разглядывала город за окном, носком ботинка подстукивая барабанам Соломона Бёрка.

— Машина у тебя что надо! — сказала Юки ни с того ни с сего. — Как называется?

– “Субару”, — ответил я. — Старая подержанная “субару”. Наверно, ты — первая, кому пришло в голову ее похвалить…

— Не знаю, но когда в ней едешь, она излучает какое-то… дружелюбие.

— Это оттого, что я ее люблю, и она это чувствует.

— И излучает дружелюбие?

— Ответную любовь, — уточнил я.

— Как это? — не поняла Юки.

— Я и моя машина постоянно друг друга выручаем. И при этом — заполняем одно и то же пространство. Я люблю свою машину. Пространство наполняется моим чувством. Мое чувство передается ей. Мне становится хорошо. Ей тоже становится хорошо.

— Разве механизму может быть хорошо?

— Ну, конечно! — кивнул я. — Почему — сам не знаю. Но у механизмов тоже бывают свои настроения. Иногда им хорошо, а иногда — так, что хоть вообще с ними не связывайся. Логически я, пожалуй, это не объясню. Но по опыту знаю: это действительно так.

— Так что же, ты ее любишь прямо как человека? — спросила Юки.

Я покачал головой.

— Нет. Любовь к машине — совсем по-другому. С машиной ведь как? Однажды совпал с ней удачно — и какое-то время ваши отношения уже никак не меняются. А у людей не так. Люди, чтобы и дальше совпадать, все время подстраиваются друг под друга в мелочах, их чувства меняются постоянно. Вечно в них что-то движется или останавливается, растет или исчезает, спорит, обижается… В большинстве случаев мозгами это контролировать невозможно. Совсем не так, как с “субару”.

Какое-то время Юки думала над моими словами.

— Стало быть, вы с женой не совпадали?

— Я думал, что совпадали. А жена так не думала. Наши мнения различались. И поэтому она убежала. Видимо, решила: чем исправлять эту разницу мнений со мной, лучше убежать с кем-то еще — и сберечь себе кучу времени…

— Не получилось, значит, как с “субару”…

— Вот именно, — кивнул я. Черт бы меня побрал. Прекрасная тема для обсуждения с тринадцатилетней девчонкой!

— Эй, — сказала вдруг Юки. — А обо мне ты что думаешь?

— О тебе я пока почти ничего не знаю, — ответил я.

Я снова почувствовал, как мне сверлят взглядом левую щеку. Казалось, еще немного — и там будет