— Слушай, а этот твой здешний мир… Что это, вообще, такое? Ты говоришь, если я совсем затвердею, меня из “тамошнего” мира затянет в “здешний”. Но “здешний” мир — это и есть мой мир, разве нет? Он для меня же и существует, не так ли? Что же плохого, если я просто вернусь в свой собственный мир? Ты сам сказал, что этот мир — совершенно реальный!

Человек-Овца покачал головой. Гигантская тень на стене заколыхалась, вторя его движениям.

— Здешняя реальность — не такая, как тамошняя. Здесь тебе пока еще жить нельзя. Слишком темно, слишком много места. Нам трудно объяснить словами. К тому же, как мы сказали, всех подробностей мы и сами не знаем. Конечно, этот мир совершенно реальный. И наша встреча с тобой, и этот разговор — все происходит на самом деле. В этом можешь не сомневаться. Однако не думай, что реальность бывает только одна. Реальностей — сколько угодно. И вариаций одного и того же — сколько угодно. Мы для себя выбрали здешнюю реальность. Потому что здесь нет войны. И еще потому, что нам нечего было выбрасывать. А у тебя все не так. В тебе еще много жизни теплится. Для нынешнего тебя здесь слишком холодно. И еды никакой. Тебе сюда никак нельзя…

И в самом деле: я вдруг заметил, что температура в комнате падает. Я спрятал руки в карманы и зябко поежился.

— Что? Холодно? — спросил Человек-Овца.

Я кивнул.

— Значит, нужно торопиться, — покачал он головой. — Скоро станет еще холоднее. Уходи скорей. Иначе совсем замерзнешь.

— Последний вопрос! — сказал я. — Как раз вспомнил. Вернее, только сейчас внимание обратил… У меня такое ощущение, будто я до сих пор всю жизнь искал встречи с тобой. И даже встречал твою тень — в самых разных местах. Эта твоя тень принимала разные очертания — но присутствовала в тамошнем мире постоянно. Такая бледная, расплывчатая — сразу и не разглядеть. Или даже не полностью тень, а ее отдельные фрагменты… Хотя теперь вспоминаю — вроде бы и вся целиком… Такое вот ощущение.

Человек-Овца лишь развел руками.

— Что ж, все верно! Ты прав. Так оно и было. Наша тень там все время присутствовала. То целиком, то кусочками…

— Но тогда непонятно, — продолжал я. — Сейчас-то я вижу тебя совершенно отчетливо. То, что раньше не мог — теперь могу. Отчего бы это?

— Оттого, что ты уже много чего потерял, — очень тихо сказал он. — У тебя осталось гораздо меньше мест, куда можно дальше идти. И потому тебе стало виднее, как выгляжу я.

Что он хочет сказать — я совершенно не понимал.

— Так что же здесь — загробный мир?

— Нет! — резко сказал он. И, глубоко вздохнув, передернул плечами. — Здесь не загробный мир. Мы-то с тобой оба живые. Абсолютно живые — что ты, что мы. Сидим здесь, воздухом дышим и беседы беседуем. Все здесь — совершенно реально.

— Ничего не понимаю.

— Танцуй! — повторил он. — Другого способа нет. Мы бы объяснили тебе побольше. Если бы могли. Но ничего больше мы объяснить не можем… Танцуй. Не задумывайся ни о чем — просто танцуй, и как можно лучше. Ты должен танцевать. Иначе ничего не получится…

Температура в комнате продолжала стремительно падать. Содрогаясь всем телом, я вдруг вспомнил, что однажды уже переживал подобные холода. Точно такой же ледяной воздух, пробиравший липкой сыростью до костей. В далеком-далеком прошлом, далеко-далеко отсюда. Вот только не мог вспомнить, где. Казалось, еще немного — и вспомню. Но вспомнить не удавалось. Нужный для этого участок мозга застыл, как парализованный. Застыл — и превратился в камень.

ИПРЕВРАТИЛСЯВКАМЕНЬ…

— Скорей уходи отсюда, — сказал Человек-Овца. — Иначе замерзнешь до смерти. А с нами ты еще встретишься. Всегда, когда сам захочешь. Мы-то здесь все время сидим. Сидим и тебя дожидаемся…

Волоча ноги, он проводил меня до поворота. Шур-р-р, шур-р-р, шур-р-р — раздавались его шаги в темноте. А потом я простился с ним. Без рукопожатия, без каких-то особых слов. Просто сказал: прощай. И в этой кромешной тьме мы расстались. Он заковылял в свою тесную каморку, а я направился к лифту. Нажал на кнопку — и лифт неторопливо поехал вверх. Двери беззвучно открылись, яркий свет окатил меня мягкой волной. Я ступил в кабину, прислонился к стене и простоял так какое-то время. Двери лифта автоматически закрылись, а я все стоял, не в силах пошевелиться.

“Итак…” — подумал я. Однако дальше никакой мысли не возникало, хоть тресни. Мое сознание напоминало Вселенский Вакуум, в центре которого находился микроскопический я. Куда ни двигайся, сколько ни беги — вокруг одна пустота. Ни одна мысль ни к чему не вела и ничем не заканчивалась. Усталость и паника все больше овладевали мной. Как и предупреждал Человек-Овца. И в этой Вселенной я был один- одинешенек. Точно ребенок, заплутавший в лесу.

Танцуй, сказал Человек-Овца.

Танцуй, повторило эхо в моей голове.

— Танцуй! — произнес я на пробу вслух. И нажал на кнопку пятнадцатого этажа.

Я вышел из лифта — и динамики в потолке поприветствовали меня “Лунной рекой” в исполнении Генри Мантини. Я вернулся в реальность. В эту реальность, где уже вряд ли буду счастлив когда-нибудь — и в которой, похоже, мне некуда больше идти.

Я машинально взглянул на часы. Время возвращения в реальность — три двадцать утра.

“Итак”, — подумал я снова.

ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК… — отозвалось эхо.

И я глубоко вздохнул.

В номере я первым делом набрал полную ванну горячей воды — и медленно погрузил туда окоченевшее тело. Однако согреться так просто не получалось. Тело промерзло до самых печенок, и горячая вода лишь усиливала ледяную стужу внутри. Я собирался просидеть так, пока эта стужа не растопится, но в голове начал твориться такой маразм, что из ванны поневоле пришлось вылезать.

В комнате я прижался лбом к оконному стеклу и немного остудил голову. Потом налил в бокал бренди сразу пальца на три, проглотил одним махом и тут же забрался в постель. Я изо всех сил пытался уснуть — ни о чем не думая, с пустой головой. Не тут-то было. Уснуть не получалось, хоть тресни. Мысли в голове отвердевали, превращаясь в кучку булыжников. Я обхватил голову руками — и пролежал так, пока за окном не забрезжил рассвет. Небо застили пепельно-серые тучи. Снег еще не пошел, но висели эти тучи так плотно, что своей унылой бесцветностью выкрасили весь город до последнего уголка. Куда ни глянь — все сделалось пепельным. Заброшенный город отчаявшихся людей.

Заснуть не получалось — но вовсе не от тяжелых мыслей. Я слишком устал, чтобы думать о чем бы то ни было. И тело, и душа отчаянно требовали сна. Только какой-то непонятный участок мозга, каменея все больше, наотрез отказывался засыпать — и действовал мне на нервы. Так раздражают таблички с названиями станций в окне скорого поезда. Приближается очередная — и я опять напрягаю внимание, чтобы успеть прочесть иероглифы, — но тщетно. Слишком большая скорость. Смутный образ написанного мелькает в окне. Но что за слово, не разобрать: миг — и все позади. И так без конца. Станция за станцией. Провинциальные городишки с никому не известными именами. Пролетая мимо каждого, поезд издает гудок за гудком — и эти пронзительные вопли, как пчелы, впиваются в мозг…

Так продолжалось до девяти. Увидав наконец, сколько времени, я совершенно отчаялся заснуть и выбрался из постели. Поплелся в ванную и начал бриться. Чтобы побриться как полагается, пришлось несколько раз напомнить самому себе вслух: “Я — бреюсь!” Добрившись-таки, я оделся, причесался и отправился завтракать. В ресторане, усевшись за столик у окна, я заказал себе “завтрак Континенталь” — но в итоге просто выпил две чашки кофе и съел один тост. На это потребовалась уйма времени. В тусклом