никак не удавалось ухватить, что же связывало его с этим городом.
Мне удалось отвязаться от Мартышки и продюсера только во втором часу ночи. Я взял такси, чтобы добраться до гостиницы. Мне хотелось только одного — снять с себя грязную одежду. Таксист был арабом. Он не знал, где находится Бауэри. Я несколько раз повторил ему адрес, пытаясь менять произношение, чтобы он понял. Его же произношение было еще хуже, чем мое, как и его английский — совсем в зачаточном состоянии.
— Откуда вы? — спросил я его.
— Из Сирии. — ответил он.
Такси как раз проезжало по Пятой авеню, из люков водостоков вырывались клубы пара. Таксист перешел на свой язык и так и разговаривал сам с собой всю дорогу.
В конце ужина Мартышка заявил, что хочет пойти в ночной клуб, и, как обычно, мы с продюсером должны были его сопровождать. Именно мы двое, каждый вечер. А между тем в съемочной группе был Мартышкин агент, продюсер мелкой видеокомпании, оператор, звукооператор, два ассистента и еще некто вроде мальчика на побегушках, предоставленного в наше распоряжение киностудией, однако каждый вечер именно нас Мартышка просил сопровождать его в ночной клуб, джаз-бар или на дискотеку. Что продюсера — это еще можно понять, он жил в Нью-Йорке уже много лет, и потом, он был в некотором роде координатором съемок, но я никак не понимал, почему он хотел, чтобы с ними везде ходил и я. Я попытался выяснить это у продюсера, улучив момент, когда Мартышка вышел в туалет одного ночного клуба, где в тот вечер давали концерт «Вива сальса».
— А я откуда знаю! — перекрывая грохот музыки, заорал продюсер, который мечтал снимать трагедию в Нью-Йорке, но соглашался на самые незначительные предложения, для того чтобы как-нибудь прожить. — Наверное, потому, что у тебя вид не такой простецкий, как у остальных. Этому парню. Мартышке, ему ведь это очень важно, как ты думаешь?
Вернувшись в отель, я спросил о том же самого Мартышку:
— Вы ведь можете выбрать и кого-нибудь другого, правда?
— Что, достало мотаться со мной? — ответил он вопросом на вопрос.
— Да нет. — Я посмотрел на него: он едва доходил мне до подбородка.
— Я умею чувствовать людей, — прибавил он, — и мне не слишком охота проводить время с другими.
А между тем не скажешь, чтобы мне очень везло: совсем недавно я уволился из исследовательского института одной крупной инвестиционной компании и вскоре попал в эту среду. Когда же меня взяли по блату в эту продюсерскую фирму — на нее тогда работало человек двадцать, — работник отдела кадров, посмотрев мое резюме, предложил сектор распределения, но мне не хотелось просиживать штаны в офисе. Однако тридцатилетнего ассистента не так-то легко куда-нибудь пристроить.
— Так вы хотите работать за границей?
— Точно, все равно где, мне бы хотелось уехать. Далеко. Я семь лет проторчал в секторе «Африка- Средний Восток-Латинская Америка», проводя все дни перед компьютером или разбирая телеграммы.
«За границей? А почему именно за границей? Что это тебе вдруг взбрело? Что, все эти дела о странах повышенного риска подействовали?» — удивился один мой приятель по университету, когда я объявил ему, что нашел работу в продюсерской кинокомпании, так как хотел во что бы то ни стало работать за границей. Между тем я никогда не любил путешествовать. Даже не знаю почему. В сущности, не то чтобы я не любил путешествовать, но именно находиться за границей. Последние семь лет я провел, перечитывая депеши, кипами поставляемые компьютерами и телексами. До сих пор, стоило мне закрыть глаза, как тут же мой мозг напрягался и созншше наполнялось всякими информационными сообщениями, которыми я за это время напичкал себя.
Ноябрь 1986-го: события в странах повышенного риска на Ближнем Востоке. Решив свалить режим Хомейни, Массуд Раджави, главнокомандующий национальной армией освобождения Ирана, объявил, что собирается расширить партизанское движение и предвидит большие сдвиги уже через год. Министры иностранных дел Саудовской Аравии и Кувейта, желая добиться участия сирийского министра иностранных дел в посреднической миссии, призванной разрешить ирано-иракский конфликт, объявили о встрече в Дамаске. В соответствии с информацией, полученной из Бахрейна, иранские нефтяные доходы должны перестать расти и остановиться на отметке не выше триллиона двухсот миллионов риалов, бюджет понизится на триста шестнадцать процентов. Согласно информации пресс-агентства Исламской Республики Иран, самолет коммерческого рейса внутрииранских линий, Тегеран—Аббаз, развалившийся прямо в воздухе, якобы был сбит иракским истребителем, проникшим на иранскую территорию. Контракт на поставки учебных самолетов и истребителей за нефть был заключен между представителями британского и саудовского правительств. Министр финансов Ирана объявил о решении правительства урезать социальные расходы на пятнадцать процентов, чтобы временно покрыть снижение доходов от нефтепродажи. На римской конференции, где собрались главные производители нефти, было решено установить фиксированные цены на необработанную нефть кувейтских государственных компаний, ликвидировав заключенные ранее контракты между Европой и Дальним Востоком. Кооперативный совет Залива от лица министра финансов и министра иностранных дел Омана призывает мелкие иностранные объединения не встревать в ситуацию в Южном Йемене. По сообщению сирийского телевидения, находящаяся у власти партия Баас опять одержала верх на выборах в Законодательное собрание, получив сто двадцать девять мест из ста девяносто пяти, то есть на десять мест больше, чем в прошлый раз; у коммунистической партии — девять мест…
Конечно, все эти сообщения не имели какого-либо исторического смысла, а лишь откладывались у меня в мозгу, как отпечатки пальцев, как нули и единицы в запоминающей системе ЭВМ. Я рассеянно думал обо всем этом, машинально доставая из кармана сигарету и закуривая, когда сирийский таксист вдруг заорал на своем невообразимом наречии, мешая английский с арабским:
— Непонятно, что ли? Не курить!
— Извините, — опешил я, выбросив горящий окурок в окно такси. «Должно быть, он не знает, что четыре года назад партия Баас взяла еще больше мест в парламенте», — подумал я. Я никак не мог понять, как этот тип попал из Сирии в Нью-Йорк. И потом, с меня было довольно. Если бы я еще задержался в этом исследовательском институте, то сейчас, вероятно, проводил бы свои ночи, разрывая на мелкие кусочки телеграммы информационных агентств, касающиеся войны в Заливе. Я уже не помнил имен всех этих премьер-министров, но уверен, что компьютер должен был вбить мне их в голову, хотя он вряд ли мог объяснить мне, почему вдруг сириец стал таксистом в Нью-Йорке.
Таксист крыл меня по-всякому до самого Бауэри.
Под наполовину погнутым металлическим знаком, отмечающим въезд в квартал Бауэри, сидел тихий бомж, японец. Он расположился на некотором расстоянии от остальной группы бомжей, уже порядочно набравшихся, и не спеша лакал свою бутылку виски, прикладываясь к горлышку примерно раз в минуту. Он метнул на меня взгляд, который мог бы одновременно означать:
«Ты не смог удержаться и не прийти!» или: «Что, так и не знаешь, а?» Я спросил, могу ли сесть рядом с ним, и он одобрительно кивнул, улыбаясь.
— Ну, что, догадался? — спросил бомж.
Я сразу понял, что он спрашивает меня насчет Ван Гога, и отвертелся, сказав, что у меня совсем не было времени над этим подумать.
— Так подумай сейчас.
Я призадумался. В самом деле, то, что я знал о Ближнем Востоке и Африке, естественно, ничем не могло мне помочь. Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить фильм, в котором Керк Дуглас играл Ван Гога, но это тоже ничего не дало. Я правда хотел бы ему ответить, но совершенно не знал, что. Бомжи, стоявшие и сидевшие вразвалку на противоположном тротуаре, почти не разговаривали между собой. В конце съемки я подошел с ними поздороваться, и все приветствовали меня рукопожатием, но руки у них были какие-то мягкие. Не то чтобы кости у них размягчились, но у меня осталось впечатление, что кожа на ладонях была
