— Вперед! — соглашаюсь я. И, передвинув стену на левый фланг, отрезаю его обезьяне путь к отступлению.
Старик кивает несколько раз и опять застывает над доской. Хотя мое положение безнадежно и его победа предрешена, он не устраивает расправы, но обдумывает ход за ходом. Игра для него — не борьба с противником, а проверка собственного интеллекта.
— Расставаться с тенью, обрекая ее на смерть, всегда больно, — говорит Полковник, двигает по диагонали слона и ставит вилку моим королю и стене. Мой король уже совсем голый; до мата остается каких-нибудь два-три хода. — Эта боль у всех одинакова. Вот и со мною было так же. Но одно дело, когда расстаешься с тенью в детстве, толком к ней не привыкнув. У меня куда хуже: я позволил своей тени умереть, когда мне было шестьдесят пять. В таком возрасте, поверь мне, слишком тяжело кого-нибудь забывать...
— Но сколько тень живет после того, как ее отрежут?
— Смотря какая тень, — отвечает старик. — Чьи-то тени густые и сильные, чьи-то — не очень. Но в этом городе никакие тени долго не живут. Слишком суровый для них климат. Очень долгие и холодные зимы. Ни одна тень не дотягивает до весны.
Я надолго задумываюсь над доской — и, наконец, решаю сдаться.
— Даю тебе фору в пять ходов, — говорит Полковник. — Попробуй, имеет смысл. Пять ходов — неплохой отрыв, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. Игра — такая штука: никогда не знаешь, что будет, пока не победишь или не проиграешь окончательно.
— Давайте попробуем, — соглашаюсь я.
Пока я обдумываю ходы, Полковник встает у окна, чуть приоткрывает плотную штору и смотрит в щель на улицу.
— У тебя сейчас самый тяжелый период. Как с зубами. Старые уже выпали, а новые еще не выросли. Понимаешь, о чем я?
— Мою тень уже отрезали, но она еще не умерла?
— Вот именно, — кивает он. — Я помню, каково это — между собой прошедшим и тем, в кого еще превратишься. Мотает туда-сюда. Но как только вырастают новые зубы, о старых уже не вспоминаешь.
— Значит, именно так теряют себя? — уточняю я.
Старик молчит.
— Извините, что задаю столько вопросов, — говорю я. — Но я почти ничего не знаю о Городе. Все время боюсь что-то сделать не так. Кто этим городом управляет? Для чего ему такая высокая Стена? Почему каждое утро зверей выгоняют, а вечером запускают обратно? Что такое старые сны? Ничего понять не могу... А кроме вас, даже не у кого спросить.
— Я тоже не до конца понимаю, как здесь все устроено, — тихо отвечает Полковник. — К тому же, не все можно выразить словами. И еще есть то, о чем я не должен рассказывать. Но ты не волнуйся. В каком- то смысле, Город устроен справедливо. Постепенно он даст тебе все, в чем ты можешь нуждаться, и все, что тебе нужно знать. Ты должен всему научиться сам. Главное — знай: этот город совершенен. В нем есть все что угодно. Но если этого не понимать, то в нем нет ничего. Абсолютный ноль. Хорошо запомни это. Что бы тебе ни рассказывали другие, оно так и останется чужими рассказами. Лишь то, чему ты выучишься сам, станет частью тебя. И поможет выжить. Открой глаза и уши, включи голову — и ты увидишь все, что Город может тебе передать. А коли помнишь, какой ты был, — используй и это, пока не исчезло. Больше я тебе ничего не скажу.
Если Фабричный Квартал, в котором живет библиотекарша, утопил прежний лоск в безысходном мраке, то дома Резиденции в юго-западной части Города растеряли былую пышность в унылых сумерках. Все, что когда-то дышало весенней свежестью, давно расплавилось от летнего зноя, а потом задубело под зимним ветром. Двухэтажные коттеджи на склоне Западного холма строились так, чтобы под одной крышей раздельно жило три семьи, и лишь узенький вестибюль под козырьком в середине здания был бы общим. Все дома в Резиденции белые. Полностью белые, куда ни глянь: от перекладин под крышей до оконных рам и балконных перил. Каких только оттенков белого цвета не встретишь, бродя по склону холма: белый — ослепительно-яркий от свежей краски, белый — порыжевший за много лет от солнца, и белый — вылизанный дождями и ветром до потери всякого цвета.
Ни оград, ни заборов в Резиденции нет. Только у каждого входа — цветочная клумба в метр шириной. Ухаживают за клумбами всегда очень тщательно; весной на них распускаются крокусы, ноготки и анютины глазки, а осенью цветут космеи. Утопая в живых цветах, эти здания еще сильнее напоминают заброшенные руины.
Когда-то это был самый процветающий район в Городе. Всякий раз, спускаясь по тропинке с холма, я представляю себе, как носились по улицам дети, слышалось пианино, пахло горячим ужином. Моя память одну за другой распахивает прозрачные двери Времени, и прошлое Города оживает перед моими глазами. Когда-то здесь жили семьи государственных служащих. Люди не очень богатые, но и не самого низкого ранга; городские чиновники средней руки. И, как могли, берегли эту заводь своего размеренного благополучия.
Потом они все исчезли. Не знаю, куда и почему.
Теперь Резиденцию населяют отставные военные. Лишенные тени, никчемные, как опустевшие коконы насекомых, доживают они свою одинокую жизнь под всеми ветрами на склоне Западного холма. Беречь им давно уже нечего. В каждом коттедже Резиденции ютится по семь или восемь старых вояк.
Жилище, куда определил меня Страж, — небольшая комната в одном из этих домов. Под крышей со мной обитают полковник, два майора, два лейтенанта и сержант. Сержант готовит еду и следит за хозяйством, полковник отдает приказы. Точь-в-точь как в настоящей армии. Шесть стариков, которые всю свою жизнь занимались подготовкой к войне, ведением войны, устранением последствий войны, революциями, контрреволюциями — и не смогли найти ни времени, ни возможности создать собственную семью.
Каждое утро, проснувшись, они наскоро завтракают и без всяких приказов отправляются каждый на свою работу. Кто соскребать облупившуюся краску с домов, кто выпалывать сорняки на газонах, кто ремонтировать старую мебель, кто — грузить на тележку продукты, которые распределяют у подножья холма. Закончив утреннюю работу, старики садятся у дома на солнышке и предаются бесконечным воспоминаниям.
Доставшаяся мне комната находится на втором этаже и смотрит окнами на восток. Вид из окон не самый лучший: половину обзора закрывает вершина холма и лишь сбоку просматриваются Река и Часовая Башня. Похоже, здесь не живут уже очень давно: штукатурка на стенах покрылась темными пятнами, а оконные рамы — толстым слоем белесой пыли. Всей мебели — старенькая кровать, небольшой обеденный стол и два стула. На окнах — тяжелые шторы с едким запахом плесени. Половицы рассохлись и стонут при каждом шаге.
Каждое утро из соседней комнаты выходит Полковник. Мы вместе завтракаем, а потом задергиваем шторы как можно плотней и до полудня играем в шахматы. Кроме шахмат в обычный солнечный день заняться попросту нечем.
— В такой чудный день сидеть дома, задернув шторы, должно быть невыносимо для такого молодого, как ты, — замечает Полковник.
— И не говорите...
— Хотя мне, конечно, заполучить партнера в шахматы — только в радость. У здешних стариков игра не в почете. Я, наверно, последний, кому интересны шахматы.
— Почему вы согласились лишиться тени?
Старик долго разглядывает свои пальцы в ярком свете из расщелины между шторами. Затем отходит от окна и снова садится за стол напротив меня.
— Почему, говоришь? — повторяет он. — Наверно, я слишком долго защищал этот город. Наверно, мне казалось, покинь я его — вся моя жизнь потеряла бы смысл... Впрочем, так это или нет — сейчас уже не важно.
— И вы никогда не раскаивались в том, что остались без тени?
— Нет, — качает старик головой. — В этой жизни я не совершал ничего, за что бы теперь раскаивался.
