уходе.

— Вам не надоел мой рассказ?

Она едва пригубила, словно слизнула, виски и взяла фисташку, разломив скорлупку тщательно наманикюренными ногтями. Звук при этом получился куда более изящный, чем у меня.

— Не надоел, — ответил я, разглядывая ноготь ее большого пальца.

Она бросила в пепельницу разломленную скорлупку, а ядрышко отправила в рот.

— Сама не знаю, почему вдруг заговорила об этом, — сказала она, — просто при виде вас, господин Мураками, меня по непонятной причине охватила ностальгия.

— Ностальгия?! — переспросил я удивленно.

Мы виделись лишь дважды, да и то не касались личных тем.

— Не знаю, как это объяснить, но мне вдруг показалось, будто встретила старого знакомого, хоть и живущего сейчас в другом мире, но когда-то довольно близкого… Хотя на самом деле мы не так уж близко общались. Вы меня понимаете?

Я ответил, что, кажется, понимаю. Для нее я всего лишь знаковый персонаж, если хотите, ритуал — некто, не принадлежащий к ее привычному миру. Эта мысль вызвала странное ощущение.

Я задумался о том, к какому миру принадлежу на самом деле.

Трудный вопрос, к тому же не имеющий к ней отношения. Ей я не стал ничего об этом говорить. Просто ответил, что, кажется, ее понимаю.

Она взяла еще одну фисташку и снова разломила скорлупку большим пальцем.

— Поймите, я не откровенничаю со всеми подряд, сказала она, — вообще впервые кому-то об этом рассказываю.

Я кивнул.

Летний дождь за окном все лил. Покрутив скорлупку в руках и бросив ее в пепельницу, она продолжила рассказ.

Уволившись, она тут же обзвонила знакомых редакторов, фотографов и внештатных авторов и сообщила, что ушла из издательства и ищет работу. Некоторые из них пообещали помочь, а один даже предложил выйти на работу прямо завтра. В основном это были малозначительные вакансии в общественных и городских изданиях или каталогах модной одежды, но даже такая работа казалось ей куда более достойной, чем перекладывание бумажек в крупном издательстве. Ей предварительно пообещали два места, и, подсчитав, что если примет оба предложения, то сумеет сохранить прежний доход, она заметно успокоилась. Она подумала и решила отложить выход на новую работу на месяц и провести время в ничегонеделании, чтении книг, просмотре фильмов и небольших путешествиях. Скромное выходное пособие позволяло на какое-то время забыть о бытовой стороне. Она отправилась к стилисту, знакомому еще по журналу, сделала короткую модную стрижку, прошлась по бутикам, которые он рекомендовал, и купила к новой прическе одежду, обувь, сумку и аксессуары.

На второй вечер после увольнения ей позвонил бывший коллега-любовник. Когда он назвался, она молча повесила трубку. Через пятнадцать секунд раздался новый звонок. Она сняла трубку — это снова был он. На этот раз она не стала класть трубку, а просто сунула ее в сумку и застегнула молнию. Больше телефон не звонил.

Отпуск проходил очень размеренно. В путешествие она не поехала — не любила поездки, к тому же образ двадцативосьмилетней женщины, пустившейся в путешествие после разрыва с любовником, был слишком растиражированным и пресным. Она посмотрела пять фильмов за три дня, сходила на концерт, послушала джаз в баре на Роппонги [15]. Прочла часть книг, давно ожидавших своего часа — все не было времени. Слушала пластинки. Купила кроссовки и трико в спортивном магазине и каждый день совершала пятнадцатиминутную пробежку по округе.

Первая неделя прошла нормально. Любимые занятия и отсутствие нервной работы доставляли ей настоящее удовольствие. Иногда, если было настроение, она готовила ужин, сидела в одиночестве с бокалом пива или вина.

Через десять дней такого отдыха что-то в ней изменилось. У нее не осталось ни одного фильма, который хотелось бы посмотреть, она не могла больше слушать пластинки, так как музыка раздражала, от чтения моментально начинала болеть голова. Приготовленные блюда казались безвкусными. В конце концов она отказалась и от пробежек, после того как за ней увязался ужасного вида юнец. Нервы ее были странно напряжены, она стала просыпаться среди ночи — ей казалось, что кто-то смотрит на нее из темноты. В такие часы она долго дрожала под одеялом, пока небо наконец не начинало светлеть. Аппетит пропал, она целыми днями пребывала в раздражении. Делать ничего не хотелось.

Она пробовала звонить знакомым. Многие разговаривали с ней и даже давали советы, но все они были заняты работой и не могли общаться с ней постоянно.

— Через пару дней аврал закончится, тогда сходим, посидим где-нибудь, — говорили они, но она знала, что через пару дней закончится один аврал и тут же начнется новый. Она сама жила так последние шесть лет и прекрасно понимала, как это бывает, поэтому старалась не звонить первой и не надоедать.

Вечерами, когда дома становилось особенно тоскливо, она упаковывала свое тело в новую одежду, отправлялась в какой-нибудь уютный бар на Роппонги или Аояме и до последней электрички потягивала в одиночестве коктейли. Иногда ей везло, и она встречала в баре старых знакомых и болтала с ними, убивая время. Если же вечер складывался менее удачно (так было в подавляющем большинстве случаев), она никого не встречала. Ну а если совсем не везло, то оттирала юбку, забрызганную спермой неизвестного в последней электричке, или отбивалась от домогательств таксисов по дороге домой. Она чувствовала себя ужасно одинокой в одиннадцатимиллионном мегаполисе.

Первым ее партнером стал врач средних лет. Привлекательный, в хорошем костюме. Позже она узнала, что ему пятьдесят один год. Она в одиночестве коротала вечер в одном из джаз-клубов Роппонги, когда он подсел к ней.

— Похоже, ваш визави задерживается? Представьте, у меня то же самое. Вы не против составить мне компанию, пока кто-нибудь из них не появится? — И прочая положенная в таких случаях ерунда. Старая как мир уловка, но голос его был таким приятным, что, немного помедлив, она ответила, что не против.

Они слушали похожее на разбавленный сахарный сироп фортепианное трио, она пила «Jack Daniel’s» (в этом баре у нее была своя постоянная бутылка), болтали (вспоминали разные истории о Роппонги). Конечно, его спутница так и не появилась. Когда стрелка часов перевалила за одиннадцать, он предложил отправиться в какое-нибудь более тихое место. Она ответила, что ей еще возвращаться в Коэндзи. Он пообещал отвезти ее на машине. Она уверила его, что доберется сама и провожать ее не нужно. Тогда он сказал, что у него квартира неподалеку и почему бы ей не заночевать там. Если она не захочет, то ничего такого он, конечно же, делать не станет.

Она молчала.

Он тоже молчал.

— Я дорого стою. — Она сама не понимала, как это получилось. Слова вдруг слетели с губ самым естественным образом. Слово не воробей.

Она уставилась на собеседника, покусывая губы.

Он улыбнулся, налил еще виски.

— Хорошо, — ответил он, — называй цену.

— Семьдесят тысяч иен, — мгновенно ответила она.

Почему именно семьдесят тысяч? Эта цифра была ничем не обоснована. Просто ей почему-то показалось, что сумма обязательно должна составить семьдесят тысяч, и точка. Кроме того, она надеялась, что такая сумма заставит мужчину сразу отказаться.

— И ужин во французском ресторане, — ответил мужчина и поднялся, одним глотком допив виски. — Ну, пошли.

— Вы сказали, он был врачом, — произнес я.

— Да, — подтвердила она.

— А каким именно врачом? Какой специализации?

— Ветеринарным, — ответила она, — он сказал, что работает ветеринаром в Сэтагае.

— Ветеринаром… — промолвил я.

Неужели ветеринары покупают женщин? Хотя, конечно же, ветеринары покупают женщин.