– Ты совсем плох. Может быть, отвезти тебя в больницу?
Та женщина с широко раскрытым ртом, напоминающим дыру, завопила.
– Лилли, я не понимаю, в чем дело, может быть, если ты вколешь мне немного хилопона, я приду в себя?
Лилли пыталась заставить меня выпить бренди. Я крепко вцепился зубами в край стакана, глядя сквозь влажное стекло на свет, струящийся с потолка, на накладывающиеся одно на другое пятна, головокружение усилилось, и я почувствовал тошноту.
– У меня ничего не осталось, Рю, потому что после мескалина я всадила в себя все. Мне было очень погано, и я всадила в себя все.
Врач засовывал женщине в задницу различные предметы и потом показывал их мне. Она вымазала простыню губной помадой, стонала и смотрела на меня, потом повернулось к отхлебывавшему виски и хохочущему врачу и громко прокричала: «Дай мне мастырку!»
Лилли заставила меня сесть на диван.
– Послушай, Лилли, я действительно ничего не принимал, в этот раз все было иначе, совсем не так, как с авиалайнером. Тогда все мое тело было пропитано дизельным топливом, но сейчас все иначе, я совершенно пуст, во мне ничего нет. В голове такой жар, что не могу терпеть, но при этом замерзаю, не могу избавиться от холода. И не могу заставить себя правильно делать то, что мне хочется. Мне даже трудно говорить, я словно брожу во сне. Словно бормочу в неуловимом кошмарном сне и не могу от него избавиться, это ужасно. Даже когда я обращаюсь к тебе, то думаю о чем-то другом, об этой сумасшедшей японке, не о тебе, Лилли, а о другой женщине. Я постоянно думаю о той женщине и американском враче. Но я прекрасно понимаю, что не сплю. Я знаю, что уже проснулся и нахожусь здесь. Поэтому-то мне и страшно. Настолько страшно, что хочется умереть, хочется, чтобы ты убила меня. Да, я в самом деле хочу, чтобы ты убила меня, мне страшно здесь.
Лилли снова засунула стакан с бренди мне между зубов. Теплая жидкость обожгла мне язык и скользнула в горло. Звон в ушах заполнил всю голову. Вены у меня на ладонях набухли, они были серыми, и эта сероватость подрагивала. Холодный пот катился у меня по шее, и Лилли стерла его.
– Ты просто устал. Хорошо выспишься, и все будет нормально.
– Лилли, может, я должен вернуться, я хочу вернуться. Я не знаю куда, но я хочу вернуться, должно быть, я сбился с пути. Я хочу вернуться в более прохладное место, туда, где я когда-то был, я хочу вернуться! Тебе же это тоже прекрасно известно, Лилли? Вернуться под кроны больших деревьев, где все благоухает. А где я сейчас? Где я?
Глотка у меня так пересохла, что казалось, вот-вот загорится. Лилли покачала головой, сама допила остатки бренди и пробормотала:
– Неприятная сцена.
– Я вспомнил того парня, Зеленоглазого. Ты видела когда-нибудь черную птицу? Зеленоглазый однажды сказал мне: «Ты сможешь увидеть черную птицу». Возможно, черная птица летает прямо за окном этой комнаты. Огромная птица, похожая на черную ночь, кружащая в небе в то время, как я наблюдаю за серыми птицами, клюющими хлебные крошки. Но поскольку она такая огромная, я увидел только дыру в ее клюве, похожую на пещеру по ту сторону окна. Вероятно, мне никогда не удастся увидеть эту птицу целиком. Должно быть, и раздавленный мною мотылек умер, так и не увидев меня целиком.
Просто нечто огромное раздавило его мягкое брюшко, наполненное зеленой жидкостью, и мотылек погиб, так и не узнав, что являлся частью меня. А теперь я сам стал мотыльком, которого раздавит черная птица. Я думаю, что Зеленоглазый именно это и пытался мне объяснить. Он хотел меня предупредить.
Лилли, ты видишь эту птицу? Видишь, как она сейчас парит за окном? Неужели ты ее не видишь, Лилли? Птица, большая черная птица, ты же тоже знаешь ее, Лилли?
– Рю, у тебя поехала крыша, возьми себя в руки! Неужели ты не понимаешь? Ты свихнулся!
– Лилли, не обманывай меня. Я все понял, меня уже никто не надует. Я все знаю, я понял, где сейчас нахожусь. Совсем рядом с этой птицей, отсюда я смогу наконец ее увидеть.
Я знаю, я уже давно это знал и наконец понял, что это – птица. Мне потребовалось дожить до сегодняшнего дня, чтобы наконец это понять.
Вон эта птица, Лилли, неужели ты ее не видишь?
– Перестань, перестань, Рю, перестань!
– Лилли, ты знаешь, где я сейчас нахожусь? Как я сюда попал? Птица летает, как и положено, посмотри, вон она парит за окном, та самая птица, которая разрушила мой город.
Лилли с рыданиями влепила мне пощечину.
– Рю, неужели ты не понимаешь, что свихнулся?
Вероятно, из-за того, что Лилли не удавалось увидеть птицу, она с шумом распахнула окно, не прекращая рыдать. Под нами простирался ночной город.
– Покажи мне, где летает твоя птица, гляди, нет там никакой птицы!
Я разбил об пол стакан из-под бренди. Лилли в ужасе закричала. Осколки стекла разлетелись по полу и теперь лежали, поблескивая.
– Лилли, вон та птица, присмотрись, этот город и есть птица, в нем нет людей, нет ничего живого, разве ты не видишь, что это птица? В самом деле не видишь? Когда тот парень орал ракетам, чтобы они взорвались в пустыне, он пытался убить эту птицу. Мы должны убить птицу, ведь, если ее не убить, я перестану что-либо понимать, мне мешает эта птица, она заслоняет собой все, что мне хочется видеть. Я убью эту птицу, Лилли, если я этого не сделаю, то убьют меня. Лилли, где ты, пойдем и вместе покончим с этой птицей. Я ничего не вижу, совсем ничего.
Я начал кататься по полу. Лилли выбежала из дома.
Снизу донеся звук отъезжающей машины.
Птица продолжала летать, кружить за окном. Лилли ушла, и огромная черная птица прилетела сюда. Я подобрал с ковра осколок стекла и вонзил его в свою дрожащую руку.
Облачное небо окутывало меня и спящую больницу белым, мягким одеялом. Когда ветер охладил мои все еще пылавшие щеки, до меня донесся шелест листьев. Ветер принес влажность, запахи ночных растений, запахи растений, способных свободно дышать только по ночам. В больнице светились лишь дежурные красные огоньки у входа и в приемном покое, другого света не было видно. Во многих окнах, отороченных узкими алюминиевыми рамами, отражалось дожидающееся рассвета небо. Я подумал, что пересекающая небо фиолетовая ломаная линия является просветом в облаках.
Время от времени фары проезжающих мимо машин освещали кусты, напоминающие детские шапочки. Выброшенным мотылькам досюда не добраться. На земле лежало несколько камешков с прилипшими к ним стеблями сухой травы. Когда я попытался приподнять некоторые из них, то обнаружил, что они покрыты утренней росой. Они напоминали мертвых насекомых, покрытых холодным потом.
Когда я вышел из комнаты Лилли, мне казалось, что единственной живой частью меня оставалась кровоточащая левая рука. Я положил в карман осколок стекла, с которого еще стекала кровь, и выбежал на окутанное туман ной дымкой шоссе. Все двери и окна домов были закрыты, никакого движения. Мне казалось, что меня проглотило какое-то огромное существо и теперь я кувыркаюсь у него в животе, подобно герою какой-нибудь сказки.
Я все время падал, отчего осколок стекла в моем кармане рассыпался на мелкие кусочки.
Я несколько раз упал, когда шел через пустырь. Я лежал и покусывал влажную траву. Горечь травы обожгла мне язык, и жучок, сидевший на траве, оказался у меня во рту.
Жучок дрыгался и сучил крошечными лапками.
Я засунул в рот палец и достал оттуда круглого жука с узором на спине, склизкого от моей слюны. Поднявшись на мокрые лапки, он снова направился в траву. Пока я ощупывал языком те места на деснах, которые поцарапал жучок, роса с травы охладила мое тело. Меня обволакивал запах трав, и я почувствовал, как жар, терзавший мое тело, медленно уходит в землю.
Все то время, пока я лежал на траве, я ощущал какое-то прикосновение. И даже сейчас, когда я лежу ночью в саду этой уютной больницы, все остается прежним. Огромная черная птица продолжает парить надо мной, а я, горькие травы и круглый жучок затягиваемся в ее чрево.
Если мое тело не высохнет, став таким же твердым, как мотыльки, превратившиеся в камни, я не смогу избавиться от этой птицы.
