ситуацию, тщательно просчитанную заранее. Всаживала в мужской затылок иглу — всегда в одну и ту же точку. И, убедившись, что «клиент» успешно доставлен куда нужно, исчезала в тумане. До сих пор все срабатывало без сучка без задоринки, по блестяще выстроенной схеме.
— И тем не менее, — продолжала хозяйка, — тот, о ком я попрошу тебя позаботиться в этот раз, как ни трудно мне это говорить, — противник особо опасный. Рассчитать заранее, где и чем он будет заниматься, почти невозможно, непредсказуемых факторов — пруд пруди; боюсь, что такого тотального планирования ситуации, как до сих пор, я обеспечить тебе не смогу. Нынешний случай, скажу прямо, совсем не простой.
— Чем же он так непрост?
— Твой нынешний «клиент» — человек особого статуса.
— Какой-то политик?
Хозяйка покачала головой:
— Нет, не политик. Об этом мы еще поговорим отдельно. И продумаем план, как добиться того, чтобы тебя саму никуда не переправили раньше времени. Хотя, если честно, пока никакого успешного плана мне в голову не приходит. Обычные методы здесь не годятся. Прости, но я действительно не представляю, кого об этом просить, кроме тебя.
— Задание срочное? — уточнила Аомамэ.
— Нет-нет, особой спешки не требуется. Конкретные сроки и даты не поджимают. Но если тянуть слишком долго, появятся новые жертвы. А наши шансы на успех ограниченны. Кто знает, когда нам с тобой еще представится такая возможность?
На улице совсем стемнело, в «солнечной» воцарилось молчание. Интересно, взошла ли луна, подумала Аомамэ. Но оттуда, где она сидела, неба за окном было не увидать.
— Я расскажу тебе об этом случае все, что смогу, — прервала их молчание хозяйка. — Но сначала хочу, чтобы ты встретилась с одним человеком. Так что сейчас мы с тобой сходим в гости.
— Этот человек живет в вашем приюте? — догадалась Аомамэ.
Хозяйка сделала медленный и глубокий вдох, затем из груди ее вырвался еле слышный стон. В глазах появился странный блеск, какого Аомамэ еще ни разу у старушки не замечала.
— Ее привезли туда люди из нашей консультации полтора месяца назад. Первые три недели она не говорила ни слова. То ли от шока, то ли из внутренней потерянности, не знаю, но молчала как рыба. Мы знали только ее имя и возраст. Прежде чем попасть сюда, она хоронилась по вокзалам да станциям метро, откуда ее постоянно выгоняли. Три недели я пыталась бедняжку разговорить. Объясняла, как могла, что здесь ее никто не обидит, поэтому бояться больше не нужно. Но она уяснила это далеко не сразу. В конце концов начала говорить — но очень сбивчиво и односложно. И только теперь, собрав все обрывки ее речи воедино, я в целом поняла, что стряслось. Пересказывать это вслух очень трудно: перехватывает горло.
— Стало быть, очередной муж-садист?
— Хуже, — сухо ответила хозяйка. — Девочке всего десять лет.
Хозяйка провела Аомамэ через сад к низенькой деревянной калитке, отперла дверь. Пригнувшись, они выбрались на улицу и направились к приюту — деревянному строению по соседству. В старые времена, когда в богатых особняках работало много прислуги, именно такой простой люд и населял домишки вроде этого. В двухэтажном зданьице даже чувствовался некий стиль, но для сдачи за деньги оно уже слишком состарилось. А вот для женщин, которым некуда идти, — просто идеальная обитель. Несколько могучих дубов, раскинув широкие кроны, защищали здание со всех сторон. Парадную дверь украшал разноцветный витраж. Комнат всего было десять. Иногда дом почти пустовал, иногда заполнялся жильцами полностью, но в среднем пять или шесть женщин тихонько жили здесь, не выглядывая наружу. Сейчас свет горел в доброй половине окон. Время от времени откуда-то доносились крики грудного младенца. Но в целом домик окутывала такая пронзительная тишина, словно сам он затаил дыхание, боясь кого-нибудь напугать. Словно и не живут здесь люди. Огромный пес, немецкая овчарка, сидел на цепи у ворот. Почуяв гостей, он негромко залаял. Неизвестно, кто и как его этому обучил, но когда к дому приближались мужчины, он лаял громко, долго и яростно. Несмотря на это, сильнее всего пес был привязан к Тамару.
При виде хозяйки пес перестал лаять, завилял хвостом и жизнерадостно фыркнул. Наклонившись, хозяйка похлопала его по голове. Аомамэ тоже почесала зверюгу за ухом. Собака хорошо ее помнила. Умная псина. Которая почему-то обожает шпинат. Хозяйка достала ключ и отперла входную дверь.
— За девочкой присматривает одна из наших постоялиц, — сказала она. — Живет с ней в комнате. Насколько возможно, не отходит ни на шаг. Оставлять бедняжку без присмотра пока еще рискованно.
Все обитательницы приюта заботились друг о друге и делились тем, что с ними произошло. Таков был негласный устав заведения. Многим такая практика помогла восстановить израненную психику без какой- либо специальной терапии. Те, кто поселился раньше, объясняли новичкам уклад и передавали необходимые для жизни одежду и утварь. Дежуря по очереди, готовили пищу и прибирали в комнатах. Конечно, бывали и те, кто вовсе не хотел общаться и что-либо о себе рассказывать.
Таких обитательниц старались не беспокоить, оберегая их покой и одиночество. И все-таки большинство женщин сами желали облегчить душу и поведать о своей трагедии тем, кто пережил нечто похожее. В приюте запрещалось пить, курить и без разрешения приводить гостей, но в остальном — никаких особых ограничений.
Телефон и телевизор стояли в общем холле на первом этаже. Здесь же — старенькие диваны сразу на несколько человек и большой обеденный стол со стульями. Многие постоялицы проводили тут почти весь день. Телевизор, впрочем, смотрели редко. А если включали, то так, что звука практически не слыхать. Куда чаще эти женщины читали книги, листали газеты, вязали или совсем тихонько, полушепотом беседовали друг с дружкой по душам. Кто-то целыми днями писал картины. Совершенно фантастическое помещение. Словно некий иллюзорный, кратковременный коридор между реальностью и загробной жизнью, в котором даже свет меняет свою природу. И в ясный день, и в пасмурную погоду, и даже среди ночи — свет любого происхождения здесь выглядел одинаково нездешним. Всякий раз приходя сюда, Аомамэ казалась себе чужаком, бесстыдно проникшим туда, где быть не положено. Это место напоминало ей закрытый клуб «только для самых своих» — тех, чье одиночество не шло ни в какое сравнение с ее собственным.
При виде хозяйки три женщины, сидевшие в холле, тут же поднялись с диванов. На их лицах читалось глубочайшее почтение.
— Не нужно вставать, — сказала хозяйка. — Я только хотела поговорить с малышкой. Где она сейчас?
— Малышка Цубаса[48] у себя в комнате, — ответила одна женщина. На вид — ровесница Аомамэ. Прямые длинные волосы.
— Вместе с Саэко, — добавила другая, постарше. — Сюда ей спускаться, боюсь, пока трудновато…
— Ну, значит, еще немного? — ласково улыбнулась старушка.
Три женщины, не сговариваясь, кивнули. Что означает это «еще немного», никому из них объяснять было не нужно.
Они поднялись в комнату на втором этаже, и хозяйка попросила Саэко — маленькую неприметную женщину — ненадолго их оставить. Рассеянно улыбнувшись, Саэко вышла и, прикрыв за собой дверь, спустилась в холл. В комнате остались только Аомамэ, хозяйка и десятилетняя Цубаса. Все трое сели за небольшой обеденный стол напротив окна, задернутого толстыми шторами.
— Эта тетя — госпожа Аомамэ, — сказала хозяйка. — Она работает вместе со мной. Так что бояться не нужно.
Девочка взглянула на Аомамэ, сразу же отвела глаза и легонько, почти незаметно кивнула.
— А это — Цубаса, — продолжала хозяйка. — Сколько ты уже здесь, малышка?
Цубаса едва заметно покачала головой. Не знаю, мол.
— Шесть недель и еще три дня, — подсказала хозяйка. — Возможно, ты не считаешь. Но я считаю каждый день. И знаешь почему?
Голова девочки снова качнулась. Влево и вправо — на какой-нибудь сантиметр, не больше.
