Не надо конкретных сведений, а надо постараться ответить на вопрос почему они погибли? перебил Селиверстов. Ведь мы идем к священной горе, которая, как мы считаем, является не горой, а самой величайшей пирамидой мира. Если мы говорим о том, что горы «думают», то нет никаких сомнений, что пирамиды тоже «думают», причем «думают» более конкретно и мощно, чем горы. Поэтому можно предположить, что пирамида запомнит деяние с низкопробным помыслом, запомнит мыслительные характеристики конкретно этого человека и по ним безошибочно найдет его в любом уголке земного шара, в какой-то момент времени направив в смертельное русло; будь то несчастный случай, будь то болезнь, будь то самоубийство. У пирамиды «горы времени», она может ждать долго, очень долго, надеясь на раскаяние человека, но если раскаяние не наступает, пирамида своей мощной мыслью заставит его ступить на смертельную тропу. У этого грабителя что-то «замкнет в мозгах», он станет как робот, как механизм и пойдет, взирая невидящим взглядом, туда, куда бы он никогда не пошел, чтобы найти свою погибель. Умирая, он ощутит в душе такую боль и такое отчаяние, что ему станет просто невыносимо. Но он даже не сможет, скорбно раскрыв рот, закричать «А… а… а…», потому что в новой волновой форме жизни, куда он неожиданно провалится, отсутствуют понятия «рот» и «голос», подменяясь на более мощное и более чувственное понятие душевная боль. А потом этот человек полетит: по Какой-то ярко освещенной трубе его понесет неведомо куда, будут мелькать образы, будут проноситься видения и… вдруг он увидит то, что грандиозно и угрюмо приблизится к нему и Какой-то испепеляющей энергией начнет мучить его, разрывая в клочки измученную и уставшую душу. Корчась от ужаса и боли, человек поймет, что он внутри пирамиды и что она, вращая его и стукая об углы, превращает его в душевное месиво. «Пирамидаа… а… прости… и… и…» закричал бы он, но… Не зря древние создавали пирамиды как мыслящие существа.

Все ясно, к пирамиде надо подходить с чистой душой, сказал Рафаэль Гаязович. Об этом надо бы написать в инструкции для туристов, чтобы каждый знал.

Отдышавшись и опрокинув рюмку водки, Селиверстов выдохнул:

Как же глупы люди!

Ты, Сергей Анатольевич, среди интеллигенции всю жизнь работаешь, с умными людьми общаешься, и то людей глупыми называешь. Поработал бы ты, например, на водокачке, там-то уж полный атас, высказался Юрий Иванович.

Я еще не знал того, что одного из членов экспедиции не допущу к Городу Богов

Среди нас во время прощального вечера у Ирины Казьминой не было одного, пятого члена тибетской экспедиции кинооператора Квитковского. Он, москвич, ночевал дома. И это было естественно.

Квитковский попал в экспедицию по рекомендации некоторых авторитетных людей. У него был набор прекрасной видеоаппаратуры, он имел большой опыт горных съемок и монтажа фильмов об альпинистах. Обращали на себя внимание его предприимчивость, деловитость и физическая закалка.

Жаль, что в экспедицию не смогла пойти Елена Масюк

Но глаза! Его выдавали глаза. Они были холодными и тяжелыми. Познакомившись и беседуя с ним, я несколько раз пытался перевести струю разговора на романтический лад; он поддерживал этот стиль, но глаза оставались неприятно механическими. От этого взгляда я тушевался и старался тут же подойти к романтичному Селиверстову, чтобы во время разговора с ним восстановить столь притягательный и жизнеутверждающий романтический дух. Равиль тоже был романтичен. И даже рассудительный и сверхскрупулезный Рафаэль Гаязович отличался детской наивностью, нередко выпучивая глаза и спрашивая «правда?».

А Квитковский был холоден. Этим он меня начал уже нервировать, но я терпел, надеясь, что в экспедиции он изменится к лучшему, да и понимая, что времени на смену кинооператора у нас не хватит. Я очень сожалел, что не могла пойти в экспедицию Елена Масюк, романтичность которой была переплетена с ее душевной мощью, закаленной в чеченских и гималайских боях.

Утром, когда мы, погрузив рюкзаки в микроавтобус, ехали в аэропорт Шереметьево2, я, поглядывая на Квитковского, почему-то вдруг вспомнил «Долину Смерти». Я представил, что на высотах 5000 6000 метров, когда физическое выживание выходит на первый план, будет очень трудно сохранить розовую романтическую настроенность, столь необходимую, чтобы слушать «шепот гор» единственную и призрачную ниточку, способную подсказать месторасположение «Долины Смерти». Мне стало не по себе, когда я понял, что вряд ли смогу слушать «шепот гор» под холодным критическим взглядом, утверждающим, что горы всего лишь препятствие альпинистского порядка. А кроме того, я еще понял, что рядом с холодными глазами я не смогу взывать к горам, упрашивая их показать нам Город Богов. Эти глаза помешают.

Квитковский был альпинистом того сорта, которые «покоряют» горы, но не любят их.

Вскоре, в экспедиции, я приму единоличное и на первый взгляд нелогичное решение отправить Квитковского обратно в Москву, не допустив его к району Города Богов. И в ходе всей экспедиции у меня сохранится уверенность в том, что я поступил верно, а совесть, к которой я прислушиваюсь всю свою жизнь, не будет мучить меня. А тогда, когда облака разойдутся и Тибет во всем величии покажет нам Город Богов, я буду радоваться, что рядом с нами нет человека с холодными глазами.

Отлет в КатмандуНиколай Иванович Зятьков

Николай Иванович Зятьков первый заместитель главного редактора газеты «Аргументы и факты», с которым вот уже много лет мы ведем в печати тематику гималайских и тибетских экспедиций и с которым мы нашли не просто взаимопонимание, а стали крепкими друзьями, прислал в аэропорт телевидение и журналистов. Его бессменный и беспредельно толковый помощник Павел Буров командовал всем парадом. Все было очень торжественно. В красивых формах с эмблемой «Tibet expeditiоn!» мы гарцевали по гранитному полу аэропорта.

Перед отлетом в экспедицию

Ребятки, желаю удачи! вдохновенно пожелала Ирина Казьмина.

Мужики, не подкачайте, добавил Юрий Иванович. На душе было радостно, и только мысль о «Долине Смерти» слегка копошилась в одном из закоулков души. Но я уже знал главное к Городу Богов надо идти с чистой душой.