гигантским аппетитом. Поскольку сельдь обычно не склонна к самоубийству, я не рассчитывал, что новые косяки пойдут в заводь по доброй воле. Предстояло найти способ загнать их в заводь и удержать там. Как это сделать, я не имел ни малейшего понятия.

Не менее важно было и защитить китиху от «охотников». Запрещение пользоваться огнестрельным оружием еще не гарантировало безопасности животного. Напротив, Дэнни дал мне понять, что, если я лишу стрелков живой мишени, они найдут другой способ расправиться с китихой, хотя бы для того, чтобы отомстить мне. Между прочим, в Бюржо имелись немалые запасы динамита, и он был буквально под рукой. Я надеялся, что о нем не вспомнят, но никакой уверенности у меня не было.

Итак, для спасения своей подопечной я должен был решить три проблемы: питание, охрана и освобождение, причем последнее — не позже, чем в ближайший сизигийный прилив. Стало совершенно ясно, что одному мне со всем этим не справиться. Надо было найти союзников в «большом» мире.

В субботу утром я вновь обратился к услугам своего черного джина. На этот раз я послал его в самые что ни на есть высокие сферы, и после двухчасовой битвы с враждебными демонами эфира джин свершил чудо — связал меня с министром рыболовства Ньюфаундленда, в чьи прямые обязанности и входила, собственно говоря, забота о дальнейшей судьбе китихи из Олдриджской заводи. Убеждая и умоляя его, я не жалел своих голосовых связок, но единственным ощутимым результатом моих воплей была хрипота, которая потом усиливалась с каждым днем. Министр объяснил мне, что у правительства Ньюфаундленда есть заботы посерьезнее, чем жизнь какого-то финвала.

Столь же безрезультатными оказались и переговоры с другими чиновниками ньюфаундлендских и федеральных ведомств. Было очевидно, что власти не имеют ни малейшего желания брать на себя ответственность за китиху или помогать мне в исполнении моих добровольных обязательств. Я подозреваю, что многие из тех, с кем я говорил, считали меня немного сумасшедшим.

Потерпев поражение на всех фронтах, я был вынужден обратиться к мэру Бюржо, хотя мой прошлый опыт не давал мне никаких оснований ожидать поддержки от местных властей. Оказалось, что мэр уехал в Сент-Джонс. Тогда я связался с его помощником, одним из двух врачей местной больницы. Это был человек мягкий душой и стройный телом, внешне чем-то похожий на иву и так же, как ива, неспособный противиться натиску ветра. В силу своего характера он обычно старался сохранять нейтралитет, но мою просьбу о помощи встретил с явной враждебностью. Он заявил, что, во-первых, ни он лично, ни муниципалитет никакой ответственности за китиху не несет, а во-вторых, я вообще лезу не в свое дело. Жена его, также врач и член муниципалитета, поддержала его точку зрения и добавила, что жители Бюржо имеют полное право убить китиху любым доступным им способом. Тем более, сказала она, что мясо можно прекрасно использовать на корм собакам. Возможно, это всего лишь случайное совпадение, но врачи держали двух ньюфаундлендов — собак огромных и прожорливых.

Уже давно стемнело, дом сотрясался от порывов штормового ветра. Червь сомнения закрался в мою душу. Наверное, я и вправду немного не в себе, если думаю, что могу спасти плененную китиху. Видимо, она обречена... Может быть, я и вправду лезу не в свое дело, пытаясь предотвратить трагедию, предрешенную самой природой? Но тут я вспомнил, как в зеленоватой глубине китиха скользила прямо под лодкой Курта Бангея, и все мои сомнения исчезли. Ведь этот несчастный кит — один из последних представителей вымирающего рода! Я должен был спасти пленницу. Кто знает — а вдруг за несколько недолгих недель, проведенных в тесном общении, нам удастся преодолеть психологический барьер, разделяющий кита и человека? Может быть, тогда человечество хотя бы отчасти изменит вековое представление о ките, как о животном враждебном и страшном? Хорошо, если бы в конечном счете мне удалось вызвать у людей сочувствие к загадочным обитателям океана и тем самым приостановить их безжалостное истребление!

После отказов, которые я получил, мысль эта привела меня в воинственное настроение. Если ни власти, ни ученые не желают заняться Олдриджской китихой добровольно, я их заставлю. Уж я найду способ!

— Клэр, — сказал я, — давай сообщим обо всем в прессу. Обо всем, включая стрельбу. Найдутся люди, которых это заинтересует. Поднимется шумиха, разразится скандал, и тогда кто-нибудь начнет наконец действовать. Бюржо придется туго, конечно. И нам тут будет очень неуютно. Что ты на это скажешь?

Клэр очень любила Бюржо. В нашем домике в Мессерсе она впервые после замужества почувствовала себя хозяйкой. Она понимала, что коренные жители городка относятся к нам очень непросто, и женским чутьем угадывала возможные последствия моего предложения.

— Ну, если иначе нельзя, Фарли, — неуверенно сказала она, — но только... Пойми, я тоже хочу спасти китиху, но... это такая обида для всего города. Даже самые симпатичные люди могут понять тебя неверно... И все же... Наверное, у нас просто нет другого выхода.

Зазвонил телефон. Я снял трубку, и то, что я услышал, на время отсрочило принятие нелегкого решения. С трудом перекрывая атмосферные помехи, радистка из Хермитиджа медленно прочла мне телеграмму. Прислал ее доктор Дэвид Серджент, биолог из Федерального бюро рыболовства, человек независимый, наделенный широким умом и любознательностью истинного ученого. Он взял на себя труд растормошить своих ученых коллег: «Связался несколькими видными биологами Новой Англии которые очень заинтересовались вашим китом тчк просят немедленно начать систематические наблюдения ожидании их скорейшего прибытия тчк дозвониться Бюржо невозможно буду пытаться завтра желаю удачи».

Это уже был просвет — очень слабый, конечно, но в ту мрачную ночь он заставил меня поверить, что помощь не за горами. Обрадовал нас с Клэр и прогноз погоды, который передавали, когда мы уже укладывались спать: шторму конец, в воскресенье будет ясно.

Если бы мы могли предвидеть, что принесет это воскресенье, я бы, наверное, молил богов послать на Бюржо ураган.