Восход солнца в Индии — это святое, это обожаемое зрелище, развлечение, которому нет равных, кайф, молитва, медитация, грандиозное культмассовое мероприятие, ключевой момент физического и духовного возрождения индийского народа, вселенская «Рамаяна», только балбес какой-нибудь, полностью нерадивый человек в состоянии проспать здесь рассвет. Ты просыпаешься, потому что запели птицы, все ожило вокруг и ты тоже ожил, поэтому вставай и любуйся, черт тебя побери, иначе зачем ты явился в этот мир?!!

«Небесной птицей о прекрасных крыльях» называют Солнце в старинных ведических гимнах чуть не четырехтысячелетней давности, «сияющей звездой, чей блеск распространяется на все миры и одушевляет эту Землю, божественной колесницей, не имеющей ни вожжей, ни связи с огненно-красными бегунами Зари…».

— Как оно поднимается и опускается, не падая? — вопрошали ангелы, столпившись перед престолом Всевышнего Рудры. — Какая сила поддерживает Его, хранителя и защитника небесного свода?.. И вообще мы желаем знать, — доносятся до нас ангельские голоса из древнейшей священной книги индусов, именуемой Веды, — в какой связи находится душа с телом? Как сотворился мир? Как душа сливается с божеством? Каковы размеры и объем всего мира, солнца, луны, звезд, земли, ну, и, наконец, каково их назначение?

В ответе своем Рудра без тени сомнения заявляет о жизни после смерти физического тела и бессмертии души. Знающие люди говорят, что подобного учения, как «единственно верного», на тот исторический момент не было ни у одного народа мира. Шел тысячный с небольшим год до нашей эры. Как раз в это время греки осаждали Трою. Однако старинные астрономические таблицы, составленные в отдаленные друг от друга эпохи, некоторые — задолго до нашей эры, найденные в различных уголках обширной Ост-Индии, в своих предсказаниях и вычислениях совпадают не только между собой, но и с точнейшими исчислениями знаменитых европейских астрономов.

По всем приметам эта цивилизация достигла больших высот в понимании всемирного порядка. Только сокровенная тайна Существования: начало и конец вещей — то, что пытались, как сквозь снежную завесу, узреть, познать и ухватить за хвост авторы Вед, — оставалась неразгаданной.

Жгучая интенсивность поиска и его отчаянная безрезультатность рождали в умах древней Индии недоверие. Снова и снова священные книги «Ригведа» и «Махабхарата» поднимают этот вопрос, да еще столь дерзким тоном, который не может не ввергнуть в трепет хоть сколько-нибудь богобоязненного читателя: «Кто знает, кто скажет, откуда возникло это творение? Боги явились позднее его. Так откуда оно?»

Древняя индийская цивилизация выдвинула красивое предположение — Мир возникает из огня и в огонь возвращается. Этот космический огонь они называли Агни — то, что было всегда, что одушевляет и богов, и людей, и Творение, что циркулирует всюду: в жилах живых существ, в недрах земли, в ветвях растений и особенно в лучах солнца.

Солнечный рассвет и закат — модель, суть и символ этой непростой загадки, которая требует особенно деликатного подхода, не линейного, а, скорее, квантового, ибо, как сказано в «Ригведе», колесница Солнечной Девы имеет три колеса — о двух из них ведают брахманы, «но третье, сокрытое, известно лишь глубоко вникающим».

Вот мы, я заметила, в нашей средней полосе как-то не придаем такого огромного значения солнцу. Хотя, было время, придавали, и не малое!

Индиец с Солнцем ощущает кровное родство. «О солнце, то, что сияет в тебе, сияет и во мне!..» — проникает в него с молоком матери, приправленное солнечным карри и куркумой.

Не упустить ни одного восхода в жизни — заблаговременно выйти из дому, подняться повыше в горы, выбраться из леса или хотя бы встать у бортика собственной веранды и замереть в предвкушении.

Если ты повидал в своей жизни слишком много восходов и уже не можешь подолгу стоять в ожидании рассвета — вынеси из комнаты стул или табуретку. Сядь, руками и подбородком обопрись на трость и тогда уж замри.

Я даже не говорю о таких отъявленных огнепоклонниках, как пришлые в Индию парсы, последователи Заратустры. В белых широких плащах и зеленых чалмах, эти обожатели солнца каждое утро в рассветных сумерках толпятся на площади Бомбея, ожидая восхода. При первом луче его одни радостно вскрикивают, другие благоговейно молчат и набожно складывают руки, третьи падают на колени и потирают песком лоб и нос. Вечером они снова являются на площадь, падают ниц и лежат распростертыми на земле, пока не исчезнет последняя тень вечерней зари.

Я говорю лишь о том, что пришлось увидеть своими глазами: как в это важное для нас с Лёней утро в Гималаях все население Алморы от мала до велика встретила я под открытым небом — с лицами, обращенными на восток.

Клянусь, мы так привыкли в тех краях наблюдать рассвет, что, вернувшись в Москву, я, никакой не жаворонок, а дремучая сова, полгода по инерции просыпалась в пять утра и стояла в ночной рубашке на кухне у холодного окна, с трепетом ожидая, когда первые лучи солнца коснутся спящего Орехово- Борисова.

— Вы что, действительно решили остаться? — с ужасом спросил Сатьякама. — До Дели далеко! — тревожно предупредил он, ввернув старинную поговорку, рассчитанную на многие случаи жизни индийца, в том числе: ой, сколько приключений вас будет ожидать в пути!!! — уже известную мне из Киплинга.

Мы обняли Сатьякаму, пожали руку Ананде, простились с тремя Татьянами, и они поехали дальше, а мы с Лёней зашагали обратно в Алмору по крутой дороге. Дул свежий, прохладный ветер. Он доносился к нам с тех высочайших заснеженных пиков, вид на которые щедро и опрометчиво был обещан своим редким постояльцам горделивой администрацией крошечного отеля «Bеst Himalayan view». Но даже всемогущая администрация нашего отеля была не в силах предоставлять этот вид по первому требованию, поскольку вершины глухо-наглухо закрывали облака.

— Инджоинг? — вдруг понимающе спросил у меня индус, который обогнал нас на повороте.

Для тех, кто не понял, переведу. Он спросил: наслаждаешься, радуешься — что-то в этом духе. Кажется, подобный вопрос может прозвучать только в Индии. За что я ее и люблю.

При этом он жевал сосновую палочку: так они утром чистят зубы.

В Индии почистить зубы — о, это сложная церемония! Вся Алмора была в то утро охвачена этим упоительным занятием. Никакой зубной щетки, лишь веточка нима, по возможности только что сорванная с дерева. Что? Три минуты?! Не менее четверти часа индиец тщательно удаляет остатки пищи со своих белоснежных зубов, употребляя порою черный зубной порошок, наполовину состоящий из древесного угля.

Многие индийцы чистят и язык. Указательный палец и мизинец оттопыривают, а средний и безымянный засовывают в рот и с силой водят им по языку. У некоторых есть для этого специальные скребки. Причем все так важно расхаживают по улицам или сидят на обочине дороги и очень сосредоточенно очищают полость рта.

Можно было бы подумать, что они страшные чистюли: вот кто-то вышел на улицу и поливает себе на голову из кувшина, тут же с головы до ног обливается его сосед. Всюду происходит грандиозная стирка. Женщины трут посуду — чистим-блистим, медную, латунную, до зеркального блеска начищают песком и золой.

И они же без всякого смущения вываливают мусор на улицу. Вытряхивают перед твоим носом из каких-то чанов на обочину дороги апельсиновые и банановые корки, шелуху земляных орехов, объедки, очистки, ты пробираешься среди луж, коровьих лепешек и красных плевков жевальщиков бетеля.

Особенно отличился типчик у ларька со сладостями — весь в лохмотьях, с мешком угля на спине, руки грязные, и вот этими сто лет не мытыми руками он хватал куски халвы, последовательно, один за другим, оглядывал, обнюхивал, разве что не облизывал и, все перебрав, решил поискать своим деньгам лучшее