«А теперь пусть эта дверь откроется только для него!»

«Теперь, когда мы покончили со слугой, займемся хозяином».

История с «Христиной» не прошла для Дюма даром, и по отношению к исполнителям он был сама любезность.

– Вы гораздо лучше меня разбираетесь в этом, – говорил он актерам. – Все, что бы вы ни сделали, будет хорошо.

Работа с актерами на этот раз была ему тем более приятна, что он увлекся Виржини Бурбье, молодой актрисой, которая должна была играть в его пьесе второстепенную роль. Противиться плотскому искушению он не мог. Он по-прежнему помогал Катрине Лабе и давал ей деньги на воспитание сына. Но хранить верность одной женщине? Это всегда казалось ему нелепым.

Естественно, что у него возникали кое-какие трения с божественной мадемуазель Марс. Однако он уже приобрел некоторый опыт и смог на этот раз перехитрить коварную Селимену, хотя по временам ее капризы доводили его до бешенства и скрежета зубовного. «О Французский театр, – писал он, – этот круг Ада, забытый Данте, куда Бог помещает драматургов, возымевших странную идею заработать вполовину меньше того, что они могли бы получить в любом другом месте, и удостоиться в конце жизни награды не за достигнутый успех, а за перенесенные муки!» Высказывание явно несправедливое, потому что актеры Комеди Франсез сослужили Дюма хорошую службу.

Пока шли репетиции, на него обрушилось большое несчастье. С генеральшей Дюма случился апоплексический удар, частично парализовавший ее. Что делать? Отложить премьеру? Но это не спасло бы его мать, болезнь которой была, увы, неизлечимой. И премьеру назначили на 11 февраля 1829 года. Накануне он при шел в Пале-Рояль и попросил аудиенции у герцога Орлеанского; тот принял его.

– Каким добрым ветром вас принесло сюда, господин Дюма? – спросил герцог.

– Ваше высочество, я пришел просить о милости. Завтра состоится премьера «Генриха III и его двора». Я прошу вас прийти на премьеру. Ваше королевское высочество несколько поторопилось меня осудить… Завтра мое дело будет слушаться при открытых дверях. Я прошу вас, сударь, присутствовать при вынесении приговора.

Герцог ответил, что охотно бы пришел, но завтра у него званый обед, на котором будут присутствовать двадцать, а то и тридцать принцев и принцесс.

– Но, может быть, ваше высочество соблаговолит назначить обед пораньше, а я, со своей стороны, попрошу задержать начало премьеры, и, таким образок, августейшие гости увидят любопытное зрелище.

– Черт побери, это мысль! Скажите Тейлору, что я оставляю за собой все ложи бенуара.

Наконец долгожданный день настал. Зал был великолепен. Принцы, увешанные регалиями, принцессы, блистающие драгоценностями, дамы полусвета, выставившие напоказ свои прелести. В одной из лож – Беранже, Виньи, Гюго. Партер полон друзей. Словом, огромный успех. Третий акт при всей своей необузданной грубости (ревнивец Гиз силой заставляет жену написать роковое письмо Сен-Мегрену) не только никого не шокировал, но был встречен бурными аплодисментами. В антракте Дюма кинулся на улицу Сен-Дени, чтобы поцеловать мать. После четвертого акта публика пришла в исступление. Когда Фирмен объявил имя автора, весь зал, включая герцога Орлеанского, встал. На следующее утро Дюма получил письмо от барона Броваля, в свое время безжалостно его уволившего.

«Я не могу лечь в постель, мой дорогой друг, не сказав вам, как порадовал меня ваш успех. Мои товарищи и я счастливы вашим триумфом…»

Когда к нам приходит успех, остается только удивляться количеству людей, которые внезапно оказываются нашими друзьями.

Пьеса выдержала тридцать восемь представлений и делала отличные сборы, невзирая на интриги классицистов и «знатоков». Победа романтиков произвела фурор в Комеди Франсез. Классицисты объяснили триумф новой школы тем, что «несметное число ее сторонников запрудило партер и проникло даже в ложи». Жалели талантливых актеров, которым пришлось «унизиться до драмы». «Если публике нужны рыдания, – с презрением говорили „знатоки“, – пусть она идет на бульвары. Комеди Франсез необходимо оградить от этой постыдной заразы». Но актеры, которые не могли пренебрегать публикой, придерживались иного мнения.

На следующий день Александр Дюма проснулся знаменитостью. Комната его бедной матери была заставлена букетами, которых больная даже не замечала. Какой-то книгопродавец купил право на издание «Генриха III» за шесть тысяч франков, что превышало оклад самого начальника канцелярии!

Однако, придя в Комеди Франсез на второй спектакль, Дюма застал совет в полном смятении – цензура запретила пьесу. Почему? Король Карл X внезапно увидел в Генрихе III и его кузене Гизе сходство с ныне царствующим монархом и его кузеном Орлеанским! Снятия запрета добился сам герцог Орлеанский.

«Вот что я сказал королю, – передавал герцог. – Государь, вы заблуждаетесь по трем причинам: во- первых, я не бью свою жену; во-вторых, герцогиня не наставляет мне рога, и, в-третьих, у вашего величества нет подданного более преданного, чем я».

Так в двадцать семь лет молодой человек, совсем недавно приехавший из Вилле-Коттре, – без положения, без протекции, без денег, без образования, превратился в человека известного, почти знаменитого, принятого как равный небольшим, но блестящим кружком людей, которые в недалеком будущем вдохнут новую жизнь во французскую поэзию и драматургию. Для того чтобы он достиг столь ошеломляющего успеха, понадобилась удивительная цепь случайностей: встреча с Левеном, обратившим его внимание на театр; встреча с Нодье на спектакле «Вампир»; барельеф, попавшийся ему на глаза на выставке; книга, будто судьбой открытая на нужной странице; пребывание на посту директора Комеди Франсез барона Тейлора, покровительствовавшего новой школе… Но случай благоволит лишь к достойным. Каждому человеку в течение дня представляется не менее десяти возможностей изменить свою жизнь. Успех приходит лишь к тем, кто умеет их использовать. На службу своему огромному честолюбию молодой Дюма поставил необузданное воображение, страсть к героизму, удивительное трудолюбие и образование, хотя и бессистемное, но пополнявшееся с пылом и рвением. Он одержал победу не потому, что ему помогло стечение обстоятельств, а потому, что был способен повернуть в свою пользу любое обстоятельство.