пространства, и когда я только начинала начинать, надо было уже кончать, и для меня это было невыносимой пыткой». А тем временем в редакции не смолкали смех, разговоры. Латуш блистал остротами и был обаятелен в своей отеческой доброте. «Я слушала, веселилась, не делала ничего стоящего, но в конце месяца он мне давал двенадцать франков пятьдесят сантимов…»
Однако 5 марта 1831 года она одержала небольшую победу. В тот день она написала для смеси статью, высмеивающую правительственные меры предосторожности:
Господин префект полиции собирается издать новое постановление, пункты которого гласят:
1. Все граждане, способные носить оружие, обязаны ежедневно охранять Пале-Рояль с 7 часов утра до 11 часов вечера; а ночью с 11 часов вечера до 7 часов утра обязаны охранять соборы и другие общественные здания. А в это время женщины, дети, старики должны охранять свои дома. Семьи, не соблюдающие это распоряжение, будут лишены права на защиту со стороны армии и предоставлены на милость бунтовщиков.
2. Для того чтобы охранять спокойствие жителей, каждое утро на рассвете на площадях будет дано по двадцать пять пушечных залпов. Все церкви будут бить в, набат, а на всех улицах будут трубить сбор ежечасно, всю ночь. Патруль национальной гвардии, пробегая по улицам, должен выкрикивать: «Поглядывай!» — так, как это принято делать в крепостях.
3. Каждый хозяин обязан выкопать вокруг дома ров в семь с половиной футов ширины, укрепить ворота, вставить решетки в окна и иметь по меньшей мере двадцать ружей, чтобы в случае необходимости вооружить своих жильцов и слуг. При условии соблюдения всех этих мер предосторожности правительство обещает жителям длительную и полную тишину. Оно обязуется не раскрывать больше двенадцати заговоров в месяц и больше трех мятежей в неделю. По понедельникам, средам и пятницам будут предупреждать о запрещении всяких сборищ, а по вторникам, четвергам и субботам сборища будут разгоняться…
Весельчаки в кафе аплодировали, но король-гражданин был рассержен. «Фигаро» конфисковали. Госпожа Дюдеван какое-то время надеялась, что правосудие будет искать автора безымянной статьи и что ее арестуют.
Увы! Генеральный прокурор прекратил дело.
Господин Вивьен предписал суду прекратить дело. Тем хуже для меня. Политическое осуждение принесло бы мне славу…
Что касается маленького Жюля, то он тоже дебютировал в литературе. Аврора сначала не решалась рекомендовать его Латушу: она знала, что Латуш скуп на поддержку. И только после того как она завоевала свое «право гражданства», она осмелилась показать Латушу статью Жюля. Статья понравилась. И Сандо тоже устроился в директорской квартире, тоже сидел за небольшим столиком, покрытым красивой скатертью. Несколько позже он принес в «Ревю де Пари» «невероятный» текст, который был написан двумя любовниками и подписан одним Жюлем. Директору «Ревю», Верону, текст понравился. «Я рада за Жюля. Это доказывает, что он добьется успеха. Я решила его приобщить к своей работе или, если хотите, приобщиться к его работе. Так или иначе он дает мне свое имя — ведь я не хочу оглашать свое, — а я ему окажу помощь, когда она будет ему нужна». Она очень настаивала, чтобы это «литературное содружество» оставалось в секрете. «Обо мне столько злословят в Ла Шатре, что не хватает только этого, чтобы меня добить». Не могло быть и речи, чтобы она писала под своим именем. Ее свекровь, овдовевшая баронесса Дюдеван, очень удивилась, что она живет так долго в Париже без Казимира, и спросила ее: «Правда ли, что вы собираетесь писать книги?» — «Да мадам». — «Хорошо, но я надеюсь, что на обложках книг не будет фигурировать имя, которое я ношу». — «О мадам, конечно, нет. Это вам не угрожает».
Сначала влюбленные подписывались: Ж. Сандо. Им казалось, что они обрели счастье. Аврора писала своему наперснику Эмилю Реньо:
Я искала пылкое сердце, которое любило бы меня так, как я умею любить, утешило бы меня во всех превратностях судьбы, омрачавших мою юность. Хотя я и постарела, я все же нашла сердце, такое же молодое, как мое, нашла привязанность на всю жизнь, привязанность, которую ничто не поколеблет и которая крепнет с каждым днем. Жюль вернул меня к жизни, от которой я устала и которую выносила только из-за детей. Мое будущее раньше было мне отвратительным, а сейчас оно украшено им, связано с его работой, с его успехами, с его достойным и простым поведением. Ах, если бы вы знали, как я его люблю!.. Этот бедный ребенок часто страдает от внезапных приступов тоски; многие ему ставят это в вину… Только вы один ему прощаете это… Надо знать, сколько в нем горячего дружеского участия, сколько безграничной преданности, чтобы легко простить ему эту внешнюю холодность, иногда овладевающую им…
Она защищала Сандо, потому что его не очень любили парижские беррийцы. «Это был человек безграничного ума, — писал впоследствии Дюверне, — но у него было черствое сердце, он был исполнен мелкого тщеславия и ложного честолюбия». Сандо, прекрасно понимавший эту неприязнь, жаловался на нее. «Ему не надо иметь много друзей, чтобы быть счастливым, но он ужасно страдает, когда сомневается в друзьях», — говорила Аврора. Она скорее по-матерински, чем как любовница, утешала его и заботилась о нем. Слабый здоровьем, он иногда забывал поесть; она следила, чтобы он был всегда сыт. Он не был трудолюбив; она силой усаживала его за стол, обращаясь с ним, как с сыном. Она любила проявлять эту нежную тиранию. Для нее работа была не рабством, а естественной потребностью.
Одним словом, она была бы в восторге от своей трудной богемной жизни, если бы не была разлучена со своими детьми. Ее брат присылал ей из Ноана письма, полные грозных предостережений: «Самое ценное, что у тебя есть в жизни, это твой сын. Он тебя любит больше всех на свете. Смотри, чтобы это чувство не потускнело». Слова Ипполита были суровы, но справедливы. Однако Жюль и Аврора твердо верили в то, что они создадут свободную семью, и Морис и Соланж будут вскоре с ними. У любовников был одинаковый вкус и одинаковые привязанности. «Они как безумные взбегали вверх по кривой и узкой лестнице и, вне себя от радости, врывались в свою маленькую комнату. Это был скромный уголок под самым небом, но зато до него никогда не доходил шум улицы… В нем не было ни обоев, ни ковров, но всегда были цветы; это создавало атмосферу вечной весны…» Кто не предсказал бы, что их любовь будет долгой!
Глава вторая
От Жюля Сандо к Жорж Санд
В апреле 1831 года, исполняя данное Казимиру слово, она вернулась в Ноан. Она была встречена
