Часть вторая
Госпожа Дюдеван
Желание, конечно, ниже любви и, может быть, даже не является путем к любви.
Глава первая
Супружеская жизнь
Это было странное ощущение — вернуться в Ноан и делить с мужчиной громадную кровать госпожи Дюпен де Франкёй, похожую на похоронные дроги, с четырьмя султанами из перьев по углам. Но Аврора хотела найти в супружестве счастье. «Я была тогда невинной», — скажет она потом. Да, конечно, она была невинной и притом насквозь пропитанной монастырской моралью.
Была ли она вполне искренна? Разве признается молодая женщина подруге-девушке в своем разочаровании? Да, в сущности, Аврора и сама точно не знала о своих чувствах. Выйдя замуж в сентябре, она уже в начале октября поняла, что беременна, и впала в то блаженное оцепенение, какое обычно бывает при нормальной беременности. Гордость мужа, если он не чудовище, делает его заботливым и ласковым с женщиной, которая ждет от него ребенка. И Казимир в эту зиму 1822/23 года был необычайно предупредителен к жене. Своему корреспонденту в Париже, Карону, он давал сотни поручений. Аврора захотела получить песни Беранже; «Не забудьте выполнить это поручение, ведь это желание моей беременной жены! Берегитесь, если она не будет довольна!» Аврора потребовала конфет: «У нее невероятный аппетит, и если вы не удовлетворите ее обжорство, она может наброситься на вас; мой совет вам — пусть вас засахарят, как лимонную цедру…»
Как видно из этих писем, господин Дюдеван шутил грубовато и вульгарно. Но его жена не жаловалась на это… Вольные разговоры ей не нравились, но грубые шутки ее смешили. Истомленная беременностью, она без сожаления отказалась от чтения и вообще от интеллектуальной жизни. Стояла снежная зима. Страстный охотник, Казимир проводил дневные часы в поле или в лесу. Мечтательно прислушиваясь к первым толчкам ребенка, Аврора занималась шитьем детского приданого. Ей никогда раньше не приходилось шить. Теперь она со всей пылкостью своей натуры накинулась на это занятие, удивляясь, как это легко и как много «мастерства и выдумки» можно вложить в него при помощи ножниц. Всю жизнь потом она находила непобедимое очарование в рукоделии, которое успокаивало ее всегда возбужденный ум.
В своем неизменном голубом фраке с золотыми пуговицами старик Дешартр продолжал работать в Ноане. Казимир любезно оставил за ним должность управляющего, но с нетерпением ждал, когда же, наконец, «великий человек» удалится от дел. Под управлением старого наставника поместье приносило ничтожный доход, едва превышавший пятнадцать тысяч франков в год. Из этой суммы Аврора еще посылала матери три тысячи и выплачивала пенсию некоторым старым слугам. На то, что оставалось, они могли вести лишь очень скромный образ жизни. И все же зима «промелькнула, как один день», если не считать шести недель, которые Аврора, по предписанию Дешартра, должна была пролежать без движения в кровати. Это было с ней впервые. Ее кровать была покрыта зеленым полотном; по углам укрепили большие еловые ветви, и она жила в этой искусственной рощице, в окружении зябликов, реполовов и воробьев. Внучка птицелова находила удовольствие в этом поэтическом обществе.
Когда пришло время родов, она поехала вместе с мужем в Париж; они устроились там в меблированной квартире на улице Нёвде-Матюрэн в гостинице «Флоренция». Там 30 июня 1823 года родился у нее сын Морис Дюдеван, толстый, очень живой ребенок. Дешартр, решивший, наконец, оставить свою должность, приехал посмотреть на новорожденного. Суровый, важный, он распеленал младенца и осмотрел его с ног до головы, «чтобы убедиться, нет ли какого-нибудь изъяна», после чего распрощался по своему обыкновению чрезвычайно сухо. Аврора была в безумном восторге от сына и решила кормить его сама. Софи-Виктория одобрила это. Госпожа Морис Дюпен — госпоже Дюдеван: «Значит, ты решила сама кормить. Прекрасно; это в порядке вещей, хвалю тебя…» Но она была обижена на зятя: боясь влияния на Аврору этой дерзкой и безнравственной женщины, он не допускал ее к дочери: «Почему он отстраняет меня? Если бы я не сделала матери, он не смог бы теперь сделать себе сына…»
После того как Дешартр отрекся от должности, управляющим Ноана стал Казимир; супруги должны были провести в имении осень и зиму. Новый хозяин, как все новые хозяева, переменил все по-своему. Порядка стало больше, прислуга обманывала меньше; траву пололи старательнее, дорожки в парке подметали тщательнее. Казимир продал старых лошадей, велел пристрелить старых собак. «Ноан был усовершенствован, но разрушен». Наследнице поместья все эти преобразования внушали неизъяснимую печаль. В этом прилизанном парке она не находила, как бывало раньше, «те тенистые запущенные уголки, где она мечтательно бродила в дни юности». В конце концов Ноан был ее родным домом, а ее лишили права голоса, и это было очень тяжело. Неужели она освободилась от семейных распрей для того, чтобы стать рабой мужа? Она узнала, что по отношению к женщинам закон очень суров. Для любого их действия требовалось разрешение мужа. Измена женщины наказывалась заточением, измена мужа снисходительно допускалась. Девушкой Аврора думала, что в замужестве она найдет то спокойствие и душевный мир, которые приходят вместе с доверием. Но сальные шуточки Казимира и его друзей, соседних дворянчиков, ясно показали ей, что духовная любовь им незнакома.
Сбросив с себя оцепенение, она с радостью снова взялась за книги.
Если бы несхожие вкусы могли быть залогом счастья, то она должна была бы быть необыкновенно счастливой. Она пробовала давать мужу книги; ему делалось скучно, он начинал дремать, книги валились у него из рук. Она ему говорила о поэзии, о нравственных началах; он никогда не слышал имен тех авторов, которые она называла, и считал ее романтичной дурочкой. Когда она описывала ему свое волнение, трепет, религиозный пыл, он, пожимая плечами, говорил, что эта экзальтация была «естественным следствием раздражительного характера, поддающегося случайному болезненному настроению». Она попробовала увлечь его музыкой; он убегал при первом звуке рояля. Он интересовался только облавами, попойками и политикой в местном масштабе.
