В 6 часов обед. После вторичной прогулки по саду возвращаются в голубой салон, и Санд играет на фортепьяно классические произведения, испанские мелодии или старинные беррийские песни. Дети уходят спать; все усаживаются вокруг стола. Санд раскладывает пасьянсы или кроит платья для внучек; Морис рисует карикатуры; другие играют в «морской бой», в домино; иногда кто-нибудь читает вслух. Флобер, Тургенев, сама Санд проверяют на этой публике свои еще не напечатанные вещи. Но чаще всего подшучивают друг над другом, дурачатся, как дети, Жорж Санд молчит, но ей нравится, чтобы вокруг нее была эта шумная суета. «Веселье — говорит она, — лучшая гигиена тела и души». Она верит в веселость так же, как в здоровье, как в доброту. Она хочет его henaurme[70], как говорит ее друг Флобер. Шестидесятилетний возраст не избавил ее от любви к проделкам. Вместе с Морисом они прячут в деревянный сундук в комнате четы Адам петуха, и несчастный Эдмон всю ночь не может сомкнуть глаз. Жюльетта не остается в долгу: она подкупает звонаря-могильщика, чтобы он изо всех сил звонил к вечерней молитве и таким образом разбудил весь дом. Флобер ворчит. Как и следовало ожидать, «он невыносим в театре марионеток, потому что все критикует и не соглашается, что это глупо». Санд в виде дружелюбной мести посвятила ему роман. «Катящийся камень», в котором марионетки Ноана превращены в литературные персонажи.

Она продолжала еще писать романы, не очень в них веря. «Но привыкаешь рассматривать это, как военный приказ, и идешь в огонь, не спрашивая себя, будешь ли ты убит или ранен… Я иду своей дорогой, глупа я как пробка, а терпелива, как беррийка…» Каждую ночь, уложив гостей спать, она заполняет своим твердым почерком двадцать страниц. Она никогда не переписывает и редко исправляет. «Я занимаюсь литературой, как другие садоводством», — говорит она. Это не первоклассно, но «старый отставной трубадур поет иногда при луне свою несложную песенку, не очень заботясь, хорошо или плохо он поет, только бы это был тот мотив, который вертится у него в голове…» Она сама скромность. Ее по- настоящему восхищает не собственное творчество, а «Воспитание чувств». Она приходит в отчаяние, видя, что враждебные статьи огорчают Флобера. «Трудно даже вообразить, — говорит она, — до какой степени Флобер честен, как художник, как добросовестно относится к своей профессии». Но тут же она делает хитрую оговорку: «Его стесняет то, что он не знает, поэт он или реалист; а он и то и другое».

Такие же верные критические мысли обнаруживаются в письмах, которые она тогда посылала молодому писателю, встреченному у Маньи, Ипполиту Тэну: «Вы поставили Бальзака на подобающее ему место, в котором ему было отказано при жизни. Высокие умы не признавали его, он страдал из-за этого. Сколько раз я ему говорила: «Успокойтесь! Вы всегда будете на вершине». Когда Тэн послал ей Томаса Грэндоржа, она похвалила его, сказала, что работа талантлива и умна, но сделала при этом оговорки.

Вот это поистине французское и великолепно изложенное суждение.

Сама же Дама из Ноана ищет сюжеты для своих произведений вблизи себя. Так, роман «Мадемуазель Меркем» явно был написан по мотивам жизни ее дочери Соланж. Под именем Эрнесты дю Блоссэ она описывает свою дочь: «Натура надменная, капризная, склонная к противоречиям, иногда причудливая, иногда практическая, умеющая извлекать все выгоды из своего положения». Как Соланж разорвала свою помолвку с беррийским дворянином Фернаном де Прео, чтобы выйти замуж за Клезенже, так и Эрнеста разрывает свою помолвку с неким господином Ла Торонэ, местным дворянином, чтобы выйти замуж за Монрожэ. Создается впечатление, что Жорж Санд спустя двадцать один год обратилась к старым письмам, которые либо сохранились у нее самой, либо были ей возвращены. Соланж оставалась загадкой. У этой сорокалетней красавицы были богатые любовники из почтенных семейств; она получала от них весьма ощутительную денежную помощь, что не мешало ей брать деньги и у отца и у матери.

Итоги подведены, страсти улеглись, и Жорж счастлива: «Буду ли я плакать на развалинах Пальмиры? Нет, это пройдет, как говорит Ламбер. Беда моих современников в том, что они хотели бы возвратиться в прошлое. Ничто не возвращается; все проходит; все мы, как вода, журчим и струимся, но если нам удалось отразить прекрасные вещи, которые мы любили, которые воспели, — не пора ли перестать журчать и струиться? Продолжать — скучно, начать снова — страшно. Человек старится в одиночку, печальный или сосредоточенный, но спокойный, все более спокойный!..» Она чувствует себя превосходно, она загорела на солнце, ее кожа приобрела кирпичный оттенок; она еще способна ходить целый день и, вернувшись, выкупаться в ледяном Эндре.

Идут годы, и постепенно старшее поколение уходит от нас. В 1869 году умер Сент-Бёв — первый духовный пастырь Жорж Санд. К концу своей жизни он вызывал отвращение у Флобера восхвалением Наполеона III: «Это при мне-то! Расхваливать Баденге! А ведь мы были одни!»

Казимир был еще жив. Его жена продолжала издали наблюдать за ним и предостерегать Соланж и Мориса против опасности завещания в пользу внебрачной дочери, что лишало их Гильери. Побуждаемые ею, они начали процесс со своим отцом по поводу истолкования завещания баронессы Дюдеван. Жорж Санд вела все переговоры «со страстью матери, тонкостью женщины и ловкостью юриста». Этот судебный процесс огорчал Казимира, лишая его сна и здоровья. У него никогда не было сил бороться против Авроры. От него потребовали продажи Гильери. От продажи он оставил себе 149 тысяч франков;

Морис и Соланж разделили остаток (130 тысяч франков). Казимир удалился в деревню Барбаст, в шести километрах от Гильери, где и умер 8 марта 1871 года. Горести привели его к слабоумию, омрачили его рассудок, и в мае 1869 года он отправил императору странное письмо, в котором «барон Дюдеван, бывший офицер Первой империи», просил крест Почетного легиона: