мученической кончины. После этого римский епископ Климент послал Дионисия проповедовать во Францию. Обосновавшись на маленьком островке посреди Сены, он занялся активной миссионерской деятельностью: обратил в христианство великое множество народа и со временем стал парижским епископом. При императоре Домициане случились гонения на христиан, во время которых епископ Дионисий принял мученическую смерть. Его обезглавили на вершине горы, которая с тех пор получила название Монмартр (фр. «гора мучеников»). Христианская церковь причислила Дионисия к лику святых. Святой Дионисий — или Сен-Дени, как его называют французы — считается одним из святых покровителей Франции.
Сидя вечером на ступеньках ареопага и наблюдая, как последние лучи солнца гаснут на коричневых склонах Акрополя, я пытался подсчитать, сколько же мест в этом городе связано с именем Павла. Меня всегда интересовали здания (или их развалины), которые являлись современниками апостола. Я пытался их отыскать в Палестине, Сирии, Малой Азии и Македонии. Забавно, но в одном только городе — Афинах — я обнаружил больше подобных объектов, чем во всех названных странах, вместе взятых.
Я точно знаю, что святой Павел осматривал Акрополь и те здания, чьи руины сейчас венчают знаменитый холм. Это — Пропилеи, Парфенон, Эрехтейон и храм Ники Бескрылой. Помимо этого, он наверняка видел святилище бога врачевания Асклепия, Асклепийон, чьи развалины располагаются на южном склоне Акрополя. Помимо того, апостол не мог пройти мимо чудесного театра Диониса, который располагался у подножия холма. Следует еще упомянуть Тесейон — наиболее сохранный греческий храм во всем мире. А также Башню ветров и круглый Монумент Лисикрата. Все эти памятники сохранились со времен Павла, сумев устоять под леденящим дыханием времени.
Я провел в Афинах не менее недели, прежде чем начал привыкать к невероятным именам моих греческих друзей. Среди них был Софокл и Деметрий, а также два Вайрона, что является искаженным вариантом фамилии лорда Байрона. Замечу попутно, что Байрон — одно из самых популярных мужских имен в Греции.
Полагаю, именно один из Вайронов — а может, и Софокл — никогда не упускал случая, чтобы представить меня как убежденного филэллина. Вначале это определение вызывало у меня улыбку. Все равно, как если бы кто-то употребил слово «щеголь» или «повеса» в их отжившем уже значении. Я даже не догадывался, что этот термин пользуется такой популярностью в Греции. И это было не единственное открытие. Помнится, я был удивлен и тронут, обнаружив, с какой неизменной благодарностью вспоминают греки помощь, которую Великобритания оказала им во время войны за независимость. Особой же любовью здесь пользуется «лорд Вайрон»: памятник этому человеку воздвигнут не только в садах Заппейон, но и в сердце каждого грека.
Нам, англичанам, надо приехать в Грецию, чтобы узнать насколько велик был наш соотечественник. Мы — кто ставит томик его стихов на книжную полку рядом с другими непрочитанными поэтами — даже не подозреваем о той репутации, какой Байрон пользовался в Европе. Каждое его новое стихотворение моментально переводилось на различные языки мира. Насколько мне известно, поэма «Манфред» выдержала девять переводов на немецкий язык, четыре на русский, три на испанский, и еще по три — на венгерский и итальянский. Дважды она переводилась на польский, французский, голландский и датский языки. А к этому еще следует прибавить новогреческое, румынское и цыганское издания. Ни один живой автор не может похвастаться подобной аудиторией. То, что величайший поэт своей эпохи, английский «милорд» решил помочь угнетенным грекам в их борьбе против турецкого ига — дорогого стоит. А тот факт, что Байрон трагически погиб в Греции — пусть ему и не довелось услышать ни одного ружейного выстрела — придает особый трагизм этой фигуре. И не важен тот цинизм, с которым современные биографы поэта пытаются трактовать филэллинизм Байрона; греки все равно будут верить, что он умер за освобождение их страны — как если бы поэт погиб на поле боя. И они никогда не забудут его предсмертные слова: «Так вперед, на спор с громами…»[38] Якобы именно с этими словами на губах скончался «лорд Вайрон».
Во времена Байрона греки не интересовались античной эпохой. Поднимаясь на борьбу за независимость, они отстаивали византийскую Грецию, ту самую, которая жила в каждой маленькой православной церквушке на этой земле. Русская императрица Екатерина II окрестила своего внука Константином и разослала агентов для агитации среди греческих поданных османского султана. Она лелеяла мечту о возрождении Византийской империи с христианским императором на троне. В этой схеме роль столицы отводилась Константинополю, знаменитая мечеть Айя-София должна была вновь стать собором Святой Софии, где будет проводиться православное богослужение. Эта заманчивая идея крепко укоренилась в умах греков. Именно с Константинополем, а не с Афинами — и со Святой Софией, а не с Парфеноном — связывали они свои мечты.
Эта ориентация на Византию была естественной — и инстинктивной по своей сути. Еще совсем недавно, во время войны, на сцене афинских театров шел спектакль, в котором актер, изображавший царя Константина, восседал на византийском троне, как божество на иконе. Эта картина задевала какие-то глубинные струны суеверной греческой души, глубже поверхностного филэлленизма. Мне рассказывали, что в этом месте публика всегда разражалась громкими аплодисментами.
Наверное, подобные мысли неизбежно возникают у человека, которого называют филэллином. А вместе с ними рождается естественное недоумение: почему все греки, которых мы встречаем на улицах Афин, не обнаруживают ни малейшего внешнего сходства с творениями Фидия и Праксителя? Осталась ли хоть капелька крови древних эллинов в венах современных греков?
Это очень непростой вопрос, который давно уже волнует ученые умы. В 1829 году Дж. Ф. Фалмерайер безапелляционно заявил, что греческая раса как таковая исчезла с лица земли. Якобы все греки поголовно числят среди своих предков албанцев, франков, ломбардцев или выходцев из Азии. Сложно сказать. Как палестинские арабы возводят свое происхождение к древним хананеям, описанным в Ветхом Завете, так и современные греки настаивают на родстве с древними греками античной эпохи.
За прошедшие тысячелетия они, конечно, утратили ту классическую красоту, которая восхищает нас в античных скульптурах. Но ведь вполне возможно, что и древнегреческие мастера выбирали себе в качестве моделей исключительно красивых людей. Находясь в Греции, я исследовал тысячи лиц в надежде найти классический «греческий» нос, который без всякой ложбинки переходит в линию лба. Увы, мои старания не увенчались успехом. А ведь мне рассказывали, что многие греческие матери (особенно в сельской местности) проделывают разнообразные манипуляции с носами новорожденных — лишь бы достичь желанного результата. Тем не менее, сколько я ни вглядывался, мне так и не удалось обнаружить Аполлона или Афродиту среди современных греков. Досадно признавать, но легче натолкнуться на эталон классической греческой красоты, прогуливаясь по Риджент-стрит или на ежегодных гребных соревнованиях между Оксфордом и Кембриджем, чем на афинских улицах.
— В Афинах я заметил множество маленьких забегаловок, расположенных в узких неприметных переулочках, — поделился я своими наблюдениями. — Как правило, они выглядят очень уютно: кованые решетки увиты виноградными лозами, а заглянув в дворик, вы непременно увидите парня в рубашке с короткими рукавами, который нацеживает в кувшин вино из бочонка. Мне бы очень хотелось пообедать в таком местечке.
— Как хочешь, — легко согласился Софокл.
Было около девяти вечера — время, когда афиняне ужинают. Дневной зной еще ощущается, но легкий ветерок со стороны Фалеронской бухты уже обещает ночную передышку.
Мы покинули залитую солнцем центральную улицу и свернули в один из тех тенистых переулков, где тишина нарушается лишь грохотом колес рыночной подводы по мощеной мостовой. Зашли в первый же попавшийся крытый дворик, заставленный винными бочками.
Мое внимание привлекла маленькая, но колоритная группа: жизнерадостный мужчина в рубашке с короткими рукавами, мешковатых брюках и ковровых тапочках примостился на табурете возле колючей изгороди. Он кормил пучками травы маленького ягненка, а рядом сидел, изнывая от нетерпения — ему тоже хотелось урвать толику хозяйского внимания, — лохматый щенок.
Как и в большинстве греческих таверн, над двориком был устроен решетчатый навес. По весне он бывает увит виноградными лозами, которые обеспечивают благословенную прохладу и уют. Но сейчас, в
